Мамедназар Хидыров - Дорога издалека (книга первая)

Воспрянул я духом — и привольной, величественной показалась мне степь безлюдная, знойная. А дальше — песка потянулась, похожие на те, что мы уже одолели на пути в Хиву.

Верблюды и ишаки шли резво — будто чуяли, что идут к своим родным местам. Так мы и не заметили, как ночь надвинулась. Караванбаши скомандовал привал. Развьючили животных, верблюдов пустили на подножный корм, ишакам задали сена. Я и Гельды улеглись возле караванщиков на куске старой кошмы. Звезд на небе высыпало — не сочтешь, глазом не окинешь!

Поднялись до рассвета. Оказывается, караванщики уже развели костер, кумганы с водой поставили на огонь. В каре и хозяин вылез из-под ватных одеял, протер глаза, щепотку наса кинул под язык. Безусый первым к нему подскочил:

— Салам алейкум, Тахир-бай!

За ним и караванщики принялись кланяться, прижимая ладони к груди:

— Салам… Благополучным да будет ваше пробуждение!..

Бай, все еще сонный, кивал головой, небрежно отвечал хриплым голосом. Так мы узнали имя нашего нового хозяина.

Пять дней тянулся наш караван то барханами, то такырами, то степью с пересохшими травами. На шестой день вдали показались зеленеющие деревья аула.

Через этот аул мы проследовали, только напоив животных и наполнив водой бурдюки. Правда, теперь они нам почти не требовались — вскоре наша дорога пролегла неподалеку от берега Амударьи. Селенья стали встречаться все чаще и чаще. В них многое было в точности таким же, как у нас на родине: такие же юрты и глинобитиые домики с бунтами сухой колючки и стеблей кукурузы на плоских крышах. А между селеньями — посевы, арыки, из которых многие пересохли, а то тянется засушливая степь с развалинами каких-то древних построек. Среди них растут деревца чалы, черкеза, сюзена. Их не рубили, позже я узнал: эти растения служат преградой для песков, которые беспрестанно движутся из пустыни.

Наконец караван прибыл на место. Распахнулись крепкие ворота обширного двора Тахир-бая. Верблюдов развьючили, караванщики сели за чай и обед. Нас тоже покормили. В тот же день мы познакомились с парнем узбеком по имени Хаит. Он тоже был рабом, прислуживал в доме хозяина и рассказал о его обитателях:

— У бая три жены, двух дочерей он уже выдал замуж. Есть еще сын и дочь помоложе. А безусый, что с вами приехал, — Рахман-кули, правая рука хозяина… Еще у бая живет вдова его брата. Тахир-бай присвоил все ее добро и землю тоже. Сын ее, Меред, вместе с нами трудится, сейчас овец пасет в степи. Ну, и вам тоже работа найдется, хозяйство богатое. Главное, ребята, не унывайте!

Хаит был длинный, тощий, узкогрудый, но глаза — с озорным блеском, и язык подвешен как следует. Вскоре мы заметили, что парень не дает спуску хозяйским женам, когда те в чем-нибудь его попрекнут. С хозяйками нам довелось познакомиться уже на следующий день. Утром во дворе нас остановили две рослые, дородные женщины в домашних платьях, но с богатыми украшениями на груди, с серебряными браслетами на руках.

— Гляди-ка, — проговорила одна, — неплохих рабов выторговал в Бухаре старый скряга. Не заморыши. Работящие вырастут.

— А как их зовут? Ну-ка, ты, пучеглазый! — крякнула другая, кивнув на меня. — Как твое имя? И твое? — она обернулась к Гельды.

Я назвал свое имя — Избасар; Гельды назвал свое.

— Не годится! — замахала руками первая. — Давай назовем по-своему. Вот ты… и, верно, пучеглазый… ты будешь: Кулгельды. А ты, курносый, — Довлетгельды.

Так мы оба утратили имена, полученные при рождении. С этого дня стали меня называть Кулгельды — Раб пришел, пришлый раб. А Довлетгельды — Богатство пришло. Но уж какое тут богатство? Сперва мы вдвоем с Гельды прислуживали в байском доме, делали, что поручат, бегали, куда пошлют. Больше всего работы выпадало в хлеву, на конюшне. Там и спали на драной кошме, чуть не вместе с телятами. А вся награда за труд — миска похлебки с утра да еще пара затрещин до вечера…

Позже нас определили подпасками в отару, что круглый год ходила в песках. Тогда уж оба мы подросли, вытянулись, да и силенок набрались, хоть и кормили нас хозяева чуть не объедками. В песках привольнее стало нам житься. Правда, от старшего чабана Мереда — он племянником доводился Тахир-баю — не слыхали мы доброго слова, зато уж тумаков нам перепало вдосталь. Зимой-то холодно, а у нас на плечах обноски хозяйские в дырах да заплатах.

Задумали мы вдвоем с Гельды удрать из неволи, от проклятого бая с его отарами. Убежим, все равно хуже не будет, прибьемся куда-нибудь батраками. Никто ведь не знает, что мы рабы, издалека привезены невольниками. Скажем, что местные. А может, и выпадет нам лучшая доля, придут иные времена. Помнил я, как нас подбадривал много лет назад Зелили, наш земляк прославленный…

Только не исполнились наши задумки. Судьба решила по-своему.

Зимой случаются в песках губительные ураганы, со снегом, с холодным ветром огромной силы. Такой буран застиг наши отары к концу второй зимы. Самое трудное в этом случае — удержать овец. В ужасе бросаются они всей массой бежать, куда гонит ветер. Надеются, глупые, спастись и находят себе верную гибель в снегу, без корма… Чабаны и подпаски стараются их остановить, согнать в безопасное место. Но всегда бывает — хоть несколько штук, десятка два-три, непременно отобьются, заблудятся, волкам попадутся в зубы.

Неожиданно в полдень стал дуть ураганный ветер; полетели белые хлопья. Успели мы немалую часть отары сразу же направить в загоны. Меред остался стеречь, а мы с Гельды и двумя псами принялись ловить остальных овец. До вечера бегали по барханам, в глубоком снегу. У меня драный халат горячим потом насквозь пропитался, ног не чую от усталости. Не помню, как оказался на стане, спать повалился у костра.

А Гельды лишь наутро отыскали наши собаки — в сугробе, уже закоченелого.

Дождался я теплых дней и ушел куда глаза глядят, даже не обернулся на прощанье. Три дня пробирался песками в стороне от аулов, стараясь не попадаться людям на глаза. Хлеба на дорогу припас, голод меня не мучил.

Потом, когда оказался на порядочном расстоянии от прежнего места, свернул к реке. Вскоре показалась переправа. Я решил перебраться на другой берег — все-таки безопаснее, да и побродить мне хотелось, побольше увидеть нового.

Так и сделал. Попросился перевезти меня бесплатно; к счастью, паромщики оказались людьми нежадными. На другом берегу зашагал уже открыто, по большой дороге. А дальше опять в ауле переправа, снова вернулся на правый берег. Отдохнул, иду. К вечеру добрался до многолюдного аула, с базаром. Но только базар уже закрылся. Я не осмелился идти ночевать в чайхану, стоял посреди пустого базара, и вдруг — сам не знаю почему — кинулся вслед за единственным проезжим, который спешил домой верхом на ишаке: