Самсон Шляху - Надежный человек

— Он вспомнил и Василе Антонюка, — снова сказала Лилиана, по–видимому все еще оставаясь под впечатлением разговора с Илие. — Спросил: этого «добровольца» ты тоже любишь?

— И получил утвердительный ответ?

— А как еще я могла ответить? Хотя после освобождения из тюрьмы он даже не показывается на глаза. И не потому, что я этого хочу. Бойкотирует, наглец! — Она остановилась, охваченная какими‑то мыслями, затем, поймав на себе беспокойный взгляд Дана, пошла дальше. — Но чего я и сама не могу понять, так это что и его, Василе, я тоже нисколько не обманывала… Господи, какую чепуху я болтаю! Иногда начинаю думать, не испорченная ли я женщина из тех, что…

Они уже были возле дома, и заметив, что Фурникэ собирается открыть калитку, Лилиана воскликнула:

— Нет, нет, дорогой, мы, кажется, договорились! Можем погулять еще, если хочешь. Если нет, разойдемся без обиды…

— Конечно, давай погуляем! — согласился он, слегка обнимая ее за талию.

И повел в темноту, в сторону от дома.

— Как мне хотелось вовлечь его в нашу группу! — вновь заговорила она, теперь уже спокойным тоном, — Тем более что ходил разукрашенный всеми этими ремнями, значками, щеголял солдатским поясом. На войну, и никаких! С кем бы ни воевать, лишь бы воевать. Потом узнал, что я немного знаю немецкий язык, и начал приставать: научи хоть чему‑нибудь! Станем шпионами, в пользу русских или тех же немцев… — Она неслышно рассмеялась. — Держит под руку, а шагает все равно строевым шагом. Вместо того чтоб шептать на ухо о любви, о чувствах, болтает чепуху из газет… А я даже не знаю, что отвечать, — готов совершить любую глупость, все, что угодно. И в то же время — рабочий, гнет спину в мастерских. Невиданный случай! Меня, конечно, задело: подцеплю не где‑нибудь, а гут же, у ворот мастерских! И что ты думаешь? В первый же вечер, разгуливая со мной в обнимку, послушно стал рисовать на стенах домов серп и молот. Потом говорит: зачем эти самодельные рисунки, если из‑под развалин типографии можно достать печатный станок? Да… Жаль только, что в глазах Илоны…

— Да, да, — стал поддакивать он с каким‑то подчеркнуто отсутствующим, рассеянным видом. — Так что ты начала говорить про Илону?

— Никто на нас не обращал внимания — влюбленные как влюбленные, обнимаемся, даже целуемся…^ заговорила она, мгновенно переменив тему. — Потом вошел во вкус, чуть что, сам лезет с объятиями и поцелуями. И… знаешь что? Должна сказать честно: это не было мне противно. Вот и не могу теперь понять: почему не показывается, осел? В особенности если учесть, что вышел на свободу только благодаря мне… Конечно, тебе, но он ведь этого не знает.

— Так вот, если уж зашла об этом речь… — еле слышно проговорил Дан. Осторожно держа девушку за руку, он вел ее по темным, окутанным мглою улочкам. — О том, что Антонюк не показывается на глаза, хотя ты хотела бы его видеть… Тут уж я ничем не могу помочь. Просьбу насчет освобождения, сама знаешь, выполнял, хотя и подвергался куда большей опасности, чем ты думаешь. Он и в самом деле задиристый парень, первый лезет в драку… — Он помедлил. — Не знаю, как ты намерена поступать дальше, и все же не трудно понять: по–моему, он никогда и не покажется. В лучшем случае ты услышишь о нем… — Он стремительно огляделся вокруг. — Не столько даже о нем самом, сколько о его поступках. Хотя вполне может быть, что о них вообще никто никогда не узнает. Ни ты, ни другие…

— Вчера бедный Кику опять ходил под окном, — влезанпо сказала она, как будто заполняя пробел в потоке признаний. — Но пока успела убавить фитиль на лампе, исчез.

— Прости, но я должен кое‑что тебе сказать, — настойчиво проговорил Фурникэ, — по поводу твоих личных дел, хотя ты, конечно, не обязана отчитываться передо мной. Я никогда и не требовал этого… Хочу обьяснить, почему оказался возле пекарни: предполагал, что встречу тебя. Хочу посоветовать: как можно скорей бросай комнату, которую снимаешь, и возвращайся домой к родителям.

— Почему, Дэнуц? — Она остановилась и посмотрела на него: вид у парня был самый решительный. — Признавайся, что сморозил глупость, просто из‑за плохого на — строения! Признаешься?

— Нет, дорогая, на этот раз не признаюсь. Считай, что с тобой говорит юрист… Более того: и дома, у родителей ты не должна ни с кем встречаться. Даже со мной. Теперь, надеюсь, поняла?

Снова оказавшись поблизости от дома, он резко повернул назад и, по–прежнему держа ее под руку, быстро направился в обратную сторону.

— Я просто хочу, чтоб ты наконец поняла, как обстоят дела, отнюдь не собираясь вмешиваться, поучать тебя, — заметил он. — Уясни же: речь идет не о подозрениях сигуранцы или других следственных органов, включая «Полицию нравов», — он все‑таки не отказал себе в удовольствии подпустить шпильку, — подозревают твои же, твои! В чем ты могла убедиться и не встречаясь со своим пекарем. В конце концов…

— Совсем недавно меня хвалили за «Стакан чая плюс танцы»! — совсем как школьница похвасталась она.

— Это я знаю.

— Ничего ты не знаешь!

— Разве ты сама не рассказывала?.. Помнишь, как радовалась? Восторгалась этим Карлом. И все же тебя предали бойкоту, изолировали, и как раз это попробуют использовать оккупанты. Подумай сама: если скомпрометирована своими, то этим остается только добавить последнюю каплю. Ваш ответственный, будучи очень бдительным, может объявить…

— Замолчи, ради бога! Мне не нравится, как ты сейчас говоришь! Тем более, что ничего, ровным счетом ничего не знаешь о нем! Не произноси даже его имени, я запрещаю это!

— На другую реакцию трудно было рассчитывать, — постарался уточнить он. — Дай бог, чтоб я ошибался, — ты лучше меня знаешь оборотную сторону борьбы. Зато мне хорошо известен фасад… известно, чего можно от них ожидать… Кроме того… я люблю тебя, поэтому не будем питать пустых иллюзий… Да, да, тебя любит «тин из полиции»! Он‑то знает, как низко пали нравы! Смотри, чтоб завтра и тебя не объявили… Частично это уже произошло. Подумай лучше о том, что никакие силы в мире теперь не смогут обелить тебя. Хотя сейчас еще можно…

— Есть человек, который сделает это! Который все может! — ожесточенно проговорила Лилиана. — Он не позволит…

— Да, есть. Только где он?

— Найду! Так я сказала и Кику…

— И что же ответил твой Кику? — слишком нетерпеливо, как показалось ей, спросил Дан.

— Почему тебя интересует его ответ? — более нетерпимо, чем самой бы хотелось, проговорила она. В это мгновение ей казалось, что она способна совершить какое угодно злое дело. — И с каких это пор он стал и для тебя «Кику»? Разве я знакомила тебя с ним?

— Именно ты, — ответил он с каким‑то удивительным спокойствием. — «Я даже сказала об этом и Кику». Кто же, если не ты, так часто употребляет эти слова? Откуда ж еще мог я слышать его имя? От них, что ли? Неужели ты считаешь этого пекаря знаменитостью или настолько загадочной личностью, что даже нельзя произносить вслух его имя? Какие‑нибудь сержанты, уличные патрули отлично знают его. В особенности они…