Иван Машуков - Трудный переход

— Сомневаешься? Пощупай — картофель!

— Что ты, Платон Васильич! Нешто я не мужик, не отличу зерна от овоща!

— Нет, ты пощупай, пощупай.

— О, хороша картошка! Одолжи на семена.

— Что ж, — вздохнул Платон. — Сколько тебе?

— Да мешочка два… Я сейчас за мешками сбегаю.

Но Платон боялся отпускать мерзавца.

— Бери с мешками, потом занесёшь!

— И то, я в них тебе своей картошки насыплю, обыкновенной.

И всё это даже без улыбки, подлец. И этому подлецу ещё пришлось взвалить мешки на его сутулую, узкую спину. Ничего, не сломался…

Лишь перед рассветом Платон закрыл яму.

С этой ночи Никула потерял покой. Было ещё одно собрание бедноты. Никула трепетал, слыша, какие кары готовятся на укрывателей хлеба. А через несколько дней после собрания Никулу позвали в сельсовет. Встретил его Иннокентий Плужников.

— Где Платон хлеб прячет? — спросил Иннокентий Никулу.

— Не знаю, — похолодел Никула.

— Знаешь!

— Истинный бог, не знаю! — забожился Никула.

— Ты же в соседях с ним! Должен примечать!

— Не приметил.

— Ну, ну! Говори!

— Чего ты на меня, Иннокентий Митрич, — плаксивым голосом заговорил Никула. — Я Платону не родственник, никто. Вон Егор, может быть… знает!

— Егор? — насторожился Плужников.

— Я ничего не говорю, — испугался Никула.

Заметив, что Иннокентий больше не смотрит на него, Никула поспешил уйти из сельсовета.

А Иннокентий Плужников задумался серьёзно. Когда в сельсовет пришёл Григорий, он сказал ему:

— Никулу вызывал. Отпирается. Говорит: может, Егор?

— Егор?

Теперь пришла очередь задуматься Григорию. Поиски хлеба у Платона не дали никаких результатов. На завтра была назначена ещё одна проверка. Всем известно, что Платон хлеб имеет. Но у кого и где он его прячет? Иннокентий говорит, что хлеб мог спрятать Егор. Григорий мысленно сопоставил всё: родство Егора с Платоном; то, что Егор в последнее время сблизился с Волковым, купил у него коня, брал жатку; ко всему — Платон стал захаживать к Егору, чего раньше никогда не было. Иннокентий выжидательно смотрел на Григория. Может быть, кому другому Григорий и спустил бы, но тут речь шла о родственнике.

— Проверим? — не дождавшись ответа от Григория, спросил Иннокентий.

— Валяй! — махнул рукой Григорий.

Егор Веретенников вышел на крыльцо своей избы: он был в сенях, и ему послышался какой-то шум за глухой стеной забора. Потом распахнулись ворота, но из-за забора не было видно, кто приехал. Может, знакомец какой-нибудь из Кочкина или ещё откуда? Егор уж было приготовил на лице своём приветливую улыбку, но она мгновенно сошла, и все слова радушия и гостеприимства, которые он собрался было произнести, застряли у него в горле.

Ворота распахнули молодые ребята. И не озорники, нет! Комсомольцы. За ними стояли два человека взрослых — сосед Ефим Полозков и Савватей Сапожков. Впереди всех Егор увидел Петю Мотылькова. Паренёк был одет в отцовскую тужурку-полупальто. Она была ему несколько велика в вороте и плечах, но, видно, скоро станет совсем впору, — рослый этот паренёк вот-вот превратится в настоящего мужчину.

Сейчас ясный взгляд его с неприязнью и даже враждебностью был устремлён на Егора. Петя и на самом деле видел в Егоре врага, подкулачника, который помогает злостному кулаку Платону Волкову утаивать хлеб. А совсем недавно этот же человек помог скрыться Генке Волкову. В подробности Петя не вдавался, для него было достаточно, что Егор так или иначе имел какое-то отношение к делу об убийстве его отца. Сегодня утром, когда Петю позвал в сельсовет Иннокентий Плужников и предложил комсомольцам проверить амбар у Веретенникова, он с готовностью согласился.

Егор, сойдя с крыльца в накинутом наспех пиджаке, загородил собой дорогу. Заскрипела телега, в ворота въезжала лошадь. «За хлебом. Ко мне? По какому праву?». Это казалось невероятным. И минутное молчание тех, кто стоял против него, больше всяких слов сказало ему, что да, именно так и есть — это к нему, Егору Веретенникову, пришли за хлебом. Поэтому Егор плохо слушал, что говорил ему Петя Мотыльков.

А Петя звонким, срывающимся от волнения голосом, в сознании важности выполняемого комсомольцами поручения, вычитывал Егору словно приговор:

— Гражданин Веретенников! Согласно поступившим в сельсовет и в комсомольскую ячейку сведениям, вы спрятали хлеб злостного кулака Платона Волкова…

Слова о комсомольской ячейке Петя сказал с гордостью и торжеством.

— Гражданин Веретенников! Откройте амбар!

— Ну нет, — хрипло заговорил Егор, — амбара я не открою. Никакого хлеба чужого нету у меня.

«Чёртов подкулачник», — сказал себе Петя, и ещё раз крикнул:

— Откройте добровольно!. Иначе…

— Ну нет, амбара вы мне не строили и что у меня в амбаре лежит — не наживали! — закричал и Егор. — А попробуйте замок сбивать!

— Послушай, Егор, не горячись, — начал Ефим Полозков.

— А тебе не стыдно? Ты в соседях живёшь. Неужели не видел бы, как Платон ко мне хлеб возил?

Ефим живо отступил в сторону. «Горячий мужик Егор, — думал он, — может большой грех выйти». Веретенникова стал уговаривать Савватей Сапожков:

— Открой. Мы посмотрим, да и уйдём.

— Не открою! — стоял на своём Егор.

— Ломай, ребята, замок, чего его слушать, чёртова подкулачника! — крикнул Петя.

— Вы что! — побелел Егор и шагнул вперёд, но остановился. Он словно не поверил тому, что происходило сейчас перед его глазами.

Комсомольцы легко открыли не запертый даже замок — старинный, огромный, но давно неисправный.

Дверь амбара распахнулась. Перед понятыми открылись полупустые сусеки. В одном было пшеницы до половины, в другом — овёс, гречка… Видно, что чужого хлеба в амбаре не было.

— Д-да, неладно получилось, — почесал затылок Савватей Сапожков.

Ефим сразу же ушёл. Петя Мотыльков ещё погорячился:

— Во дворе искать надо!

Но Савватей сказал:

— Пошли, чего там…

Егор долго стоял недвижимо. Всё он видел точно во сне. Потом резко повернулся и пошёл в избу. Двери амбара остались распахнутыми, ворота раскрытыми.

Егор пришёл в избу, сбросил пиджак, сел к столу, И лишь через полчаса сказал жене:

— Поди закрой амбар.

Аннушка опрометью выскочила из избы. Мужа своего она ещё не видывала таким страшным.

Это была самая тягостная, бессонная ночь в их жизни. Они долго молча лежали рядом. Потом Аннушка взяла тяжёлую, грубую руку мужа и прижала её к своей щеке.

Егор вздохнул.

— Уехать тебе надо, — сказала Аннушка, — пока в тюрьму не попал. Пока лютость к тебе в сердце Григорий имеет — не житьё тебе здесь… С глаз долой — и из его сердца вон… У него без тебя тут делов хватит…

— А ты как же? — с трудом произнёс Егор.