Мюд Мечев - Портрет героя

Мы проходим переулок, и Чернетич тащит меня в подъезд.

— Надо подождать, — говорит он.

А когда мы снова подходим к воротам, то видим, что несколько стариков, старух, мальчиков и девочек собралось на противоположной стороне улицы, и все они смотрят на ворота зоны. Кренясь в разбитых колеях, оттуда выезжает машина. Тесно прижавшись друг к другу, сидят заключенные. Напрасно я стараюсь разглядеть в машине того старика. Неразличимые в сумерках лица заключенных, похожие друг на друга, сереют светлыми пятнами… За ними, подняв воротники и обняв обеими руками в больших меховых рукавицах немецкие винтовки, сидят солдаты, привалившись к углам бортов. Между ними торчат из-за бортов острые уши овчарки. Из будочки выходит часовой, забирается в кабину, захлопывает за собой дверцы, и машина, вздрагивая, ползет по улице в сторону Садовой…

Я смотрю ей вслед, а народ с противоположной стороны улицы как по команде бросается во двор, как если бы брал штурмом какую-нибудь крепость; и мы с Чернетичем тоже вбегаем вместе с ними в открытые, обтянутые колючей проволокой ворота.

Я обгоняю всех, за мной бежит Чернетич. Вот дом Большетелова с разбитыми окнами… Мусорные кучи, гора битого кирпича, железные, торчащие из снега балки… Здесь должна быть эта вязанка! Я спотыкаюсь и падаю, ощущая во рту вкус крови. Шарю руками в сугробе… И вот вытаскиваю эти обломки дерева и доски! Они аккуратно связаны проволокой. Я трясу вязанку. Доски рассыпаются — ничего нет! Я разбираю эти доски по одной… Ничего!

— А ну отойди! — слышу я. Обернувшись, вижу дядьку средних лет в морском бушлате и ватных брюках.

— Мое! — заявляет он и, оттолкнув Чернетича, делает шаг ко мне. — Подними! — нагло и коротко приказывает он мне и заносит надо мной, сидящим на корточках, свою громадную ногу, обутую в солдатский валенок.

— Извините, — говорит Чернетич твердо, — эти дрова — наши!

Не обращая на него внимания, сплюнув ему под ноги, мужик шипит на меня:

— А ну, жид! Завяжи и подай!

Продолжая шарить в снегу в поисках письма, я в то же время не спускаю глаз с его ноги. Мужик нагибается к обрезкам. Чернетич все так же спокойно говорит ему:

— Прошу вас, оставьте дрова! Это — наше!

— На них написано, что они ваши?! Параша! Рабинович несчастный! Сука!

В ответ Чернетич молниеносным движением ноги выбивает у него из рук кусок дерева. Я вскакиваю. Мужик молча поворачивается к Чернетичу, взмахивает правой… Поздно! Чернетич уже выбросил вперед левую руку! Мужик охает и хватается обеими руками за живот. Секунду он еще держится на ногах не в силах открыть рот.

— Жид!

Сделав шаг назад, Чернетич ударом ноги довершает начатое. Издав урчащий звук, мужик как подкошенный падает на колени. Еще миг — и он на четвереньках. Еще секунда — и он на снегу.

— Быстро! — шепчет мне Чернетич. — Быстро!

Я шарю по снегу, он собирает дрова. Молча на приличном расстоянии на нас смотрят зрители — старики и дети.

— Когда пойдем мимо, отвернись! — Чернетич уже связал проволокой дрова, а я все не могу найти… — Нельзя больше ждать!

— Сейчас, Драго, сейчас!

Я шарю и шарю. Мои руки окоченели. Из-под кирпичей торчит что-то темное. Рукавица! Есть! Письмо в ней!

Держась вдвоем за эту вязанку, мы бегом, отворотив лица от собравшихся, мчимся к воротам.

— Бандиты!

Мы выбегаем на улицу, и тут нам навстречу из-за угла, как с неба сваливается, вся в мехах, блестя золотыми очками, фигура полного человека.

— Ах! — в ужасе произносит фигура и поднимает руки к лицу, как бы защищаясь от удара. Стоя с поднятыми руками, топчась на месте, она загораживает нам путь. Мы легонько толкаем это чучело в мехах, желая его обогнуть. Издав пронзительный вопль, как если бы его резали, так, что у нас звенит в ушах, этот человек, подняв руки, как в фильме, валится на снег… и так и остается лежать.

— Бандиты! — слышим мы сзади.

— Караул!!! — Это уже кричат на всю улицу.

— Бежим!

И мы мчимся так, как только можем. Сейчас должен быть тот подъезд, где я однажды уже прятался с женщиной и стариком. В тихом переулке никого нет, кроме нас. Тяжело дыша и поминутно оглядываясь, мы забегаем в это парадное. Я ощупываю рукавицу.

— Драго! А вдруг это не мой отец?!

— Достань письмо!

Я вынимаю письмо, сложенное в треугольник, и под синим светом чудом сохранившейся лампочки читаю: «Умоляю Вас, кто бы Вы ни были, послать это письмо по адресу…» Это написано на треугольнике четким почерком химическим карандашом.

— Нет, — тихо говорю я, — это писал не мой отец… — и разворачиваю письмо.

«Дорогие Мариночка, Любочка, Верочка! Я живу хорошо. У меня все есть. Работаем немного. Я хорошо одет. Мои окна — на юг. Я прошу вас сделать следующее: возможно, я поеду обратно тем же путем, оденьтесь теплее и на этой неделе ходите и стойте по очереди, держа в руках газету, перед нашей церковью в Быкове, глядя на железную дорогу. Может быть, я вас увижу и пойму — по газете, — что все в порядке. И вы — живы!»

Подписи нет.

— Ты сможешь отправить это письмо сегодня же? — спрашивает Чернетич.

— Конечно, Драго, а вдруг все-таки среди них есть и мой отец?

— Не думаю. Это маловероятно.

И я понимаю с болью в сердце, что, наверное, он прав. Неужели я так никогда больше и не увижу своего отца?

— Драго, скажи мне: тебе не страшно… ну того, что ты пойдешь на фронт?

— Ты никому не скажешь?

— Нет!

— Страшно!

— А я думал, что ты ничего не боишься.

— Таких людей нет.

— Почему же ты тогда послал это письмо?

— Я ненавижу! Ненавижу немцев! И за вашу страну и за мою! Знаешь, куда я хочу попасть? В партизанский отряд! Там я буду, как у нас… в Черногории. Сражаться, как мои предки!

— Драго! Мне хочется сказать тебе… что я… я хочу дружить с тобой.

— Спасибо! — Он смущенно улыбается. — А знаешь, я тоже больше всего хотел дружить именно с тобой!

— Почему же это не произошло раньше?

Он смеется:

— Стеснялись сказать?

— Наверное. Драго, а ты мечтаешь о чем-нибудь?

— Да…

— О чем?

— Это — большой секрет! Но тебе я скажу… Я мечтаю… познакомиться с умной красивой девушкой! Но главное — с красивой! И — с маленькой!

— Так почему же ты не делаешь этого?! Ведь они все на тебя смотрят!

— Не знаю… — со вздохом отвечает он. — Боюсь как-то…

— Ты?!

— Да… Я иногда думаю, что уже поздно…

— Почему?

— Потому что я уже не успею.

Мы умолкаем. Потом Драго прерывает молчание:

— Почему ты оказался рядом с этим местом?

— Я искал своего друга, Большетелова.

— Ну и что?

— Ничего… Потом я увидел заключенного, а потом все это… Большетелов жил в том доме, что разломали.

— Я знаю, что там будет.

— Что?

— Новые большие операционные. Госпиталь расширяется. Мне сказала мама, у нее там работает подруга. И еще она сказала, — тихо на ухо говорит мне Чернетич, — что по всей Москве расширяют госпитали. Понял?