Михаил Ландбург - Посланники

Другой мужчина пожимает плечами: "Где могилы, там и воскресенье".

Женщина качает головой: "Тут – не могила".

Другой мужчина разводит руками и напоминает: "Так пел Заратустра".

Зыбкий, вечерний свет накрывает собою опустевшее кресло, стены, кровать и, смешавшись с дневным светом, вызывает во мне смутную тревогу.

"Вернись в заветный сон", - призываю себя.

Не спится. Мешает тишина –

смущающая,

раздражающая,

глухая,

тягостная.

Словно заблудившись в себе, замыкаюсь в мыслях –

изнуряющих,

упрямых,

неуживчивых,

тяжёлых.

Слова не идут…

"Усни!"

Слышу над собой нарочито громкий голос Ганса Корна: "Вы обманываете себя. Не пытайтесь! У нас не получилось. Не получится и у вас…"

Тишина –

горестная,

смятенная,

безответная,

На память приходят строки:

"Переменив не раз вериги

Безверья и земных религий,

Мы опускаемся наверх"*

*Алла Липницкая.

Подхожу к окну.

Свет за окном сужается, сгущается, мрачнеет, но ещё удаётся различить –

оливковые деревья,

треугольные крыши домиков,

старую маслобойню,

ресторан,

библиотеку,

полёт преследуемых ветром сухих листьев.

Сквозь потолок гостиничной комнаты проникает: "Обмануть себя не получится и у вас".

"Может, - думаю, - в мире всё не настоящее: ни жизнь, ни смерть? Может, в мире вины не существует вовсе, и тогда никто ни в чём не виновен. Если в этом мире всё замешано на обмане, выходит –

ощущать себя – обман,

заглядывать в себя – обман,

пытаться изменить себя – обман.

Может, обман – тоже обман?

Непостижимо…

В голове пробегает мысль: "Вдруг я в чём-то виновата?"

Охранник Уди считает, что невиновными лишь рождаются. Потом –

судьба,

рок,

обстоятельства…

"Лотан!" - зову я.

…С появлением в книжной лавке Лотана, мои глаза, будто двери, распахнулись. "Входи!", - пригласили они.

Лотан вошёл…

С того дня я подолгу простаивала перед зеркалом. Я видела себя и не узнавала…

За вечерними стёклами небо, больше которого ничего не бывает. Мерцают огоньки самолета. Я не вздрагиваю. Не теперь…Самолёт – пассажирский.

Совсем недавно я вздрагивала, если в радиоприёмнике оповещали:

"Город Сдерот – воздушная тревога…

Город Беер-Шева – воздушная тревога…

Кибуц Ревивим – воздушная тревога…

Город Ашкелон – воздушная тревога…

Кибуц Целим – воздушная тревога…

Город Ашдод – воздушная тревога…"

Тогда –

страна замерла…

Тогда –

Лотана призвали...

Тогда –

был страх…

Тогда –

по дороге в университетскую библиотеку я встретила старушку, которая, привалившись спиной к забору, сидела на земле и за сердце держалась.

- Вам плохо? - спросила я.

- Да.

- Больно?

- Да. Везде…

- Подняться сможете?

Старушечий лоб нахмурился.

Глаза сузились.

По щеке опустилась слеза.

- Сможете? - повторила я.

- Да. Только побуду здесь.

Старушка жестом велела наклониться к ней.

Я наклонилась.

Она прошептала:

- Пришла весть от внуков из Беер-Шевы: сказали, что их маму ранило. Я засуетилась, из дома выбежала, да вот вдруг уписалась…

Я посмотрела по сторонам. Не знала, как себя повести.

- Иди, - подсказала старушка, - иди!

Я подумала, что в университетскую библиотеку не пойду. Не в этот день. Книги помогают не всегда …

Тогда –

выручал мобильник…

- Потерпи! - просил Лотан.

- Потерплю! - обещала я тогда.

Теперь –

за калитку домика с зелёной крышей выбегает удивительно толстый кот. Наверно, тот самый, о котором рассказывала мне Сельга. Он держит в страхе всех кошек, и жители Яд ха-Шмона его Калигула.

Кошки…

Собаки…

Люди…

Весной кошки погружены в мучительные, невыносимые стенания, а сейчас, когда осень, в благоразумие.

Собаки бегают по лужайке и нюхают друг у друга под хвостом.

Люди ведут себя по-людски.

Марк Твен как-то заметил: "Если можно было бы скрестить человека с котом, человеческая порода от этого выиграла бы, а вот кошачья – явно бы ухудшилась".

Когда мне было лет двенадцать, я пожертвовала пять шекелей в фонд охраны

домашних животных, на что наш сосед (ему было лет семнадцать) сказал, что я, наверно, несчастный человек, потому что идеалисты несчастные люди. Я сильно испугалась, потому что не знала, что такое "идеалист", а теперь, когда я это знаю, хочется написать самой себе письмо, которое начиналось бы со слов "хорошо бы вновь стать маленькой девочкой".

Моя подруга точно идеалистка! С ней я познакомились в помещении университетской библиотеки, где проходила встреча молодых поэтов.

- Меня зовут Сельга, - назвалась она.

- Странное имя, - удивилась я.

Сельга улыбнулась:

- Я знала, что ты так скажешь.

Потом я узнала, что она родом из Финляндии, а теперь живёт с дедушкой Уди и бабушкой Хельмой в кибуце Яд-ха-Шмона и пишет курсовую работу по одной из книг Аарона Мегеда. Мы побродили по Иерусалиму, и я проводила её на автобусную станцию. Сельга возвращалась в кибуц, где она подрабатывала в местной библиотеке. До прихода автобуса оставалось минут сорок, и мы решили заглянуть в маленький ресторанчик, где нам подали тарелку салата из помидоров, огурцов, лука, красного перца и оливок. Мы говорили без устали, и я узнала, что Сельга дочь финки и немца, а теперь приняла иудаизм. Когда подошёл автобус, Сельга протянула мне несколько страниц из старого номера газеты "Маарив" и сказала:

- Почему бы тебе не погостить в Яд ха-Шмона? Это недалеко, всего-то тринадцать километров от Иерусалима. У нас замечательный ресторан. Принимает гостиница. Соглашайся!

Я сказала:

- При случае…

Был звонок от Лотана:

- Бои откладываются…У меня двое суток отпуска.

Была прогулка по Яд ха-Шмона.

Был камень-памятник.

Была ночь в гостиничной комнате.

Был сон, выйдя из которого, я ощутила внутреннее содрогание.

Было утро.

В ресторане Яд ха-Шмона несмолкающий говор туристов напоминал бормочущих во сне кур

Кто-то из посетителей включил телевизор. На экране показалась старая запись выступления Бернарда Шоу. Лотан сказал: "Старый эскапист".

Я подумала: "Покойники продолжают говорить, и у них это получается совсем не плохо".

На завтрак Лотан предложил " Ab ovo usque ad mala*. и, дождавшись моего одобрения, достал из глубокой посудины варёные яйца.

Я разглядывала Лотана. Наверно, слишком долго разглядывала.

- Что? - спросил он.

- Ничего. Я ничего не сказала.

- Но сказать хотела...

Повертев в руке ложечку, я задумчиво проговорила:

- Ночью ты повёл себя как человек !

Лотан прикусил губу.

- Как человек ! - повторила я.

Лотан заметил, что " как ч еловек" звучит туманно: не то, как загадка, не то, как на загадку ответ.