Юрий Калещук - Непрочитанные письма

«Здесь города похожи на ключи от тех квартир, что позабыты нами. Еще живет мерцающее пламя... та-та-та...»

Дорога убегала вперед, поднималась на взгорки, исчезала за ними, вновь возникала впереди светлой, прямой, сужающейся, бесконечной полосой.

— Когда ж все-таки научимся грамотно работать, нормально... — вздохнул Макарцев. — Ведь ты только подумай, Яклич: теперь везде тут, в Тюмени, на каких угодно месторождениях и на каких угодно должностях, работают те, кто здесь начинал. Сейчас, как правило, на должностях ключевых. Так что же мы, коль ключи у нас в руках, отмычки не устаем подбирать? Не скажу, что всегда. Однако часто еще. Часто... А ведь можем иначе. Умеем.

— Конечно, умеем. Товарищ мне рассказывал недавно — да все тот же Борис Василевский... — вспомнил я.

— Что-нибудь еще об инженерном мышлении чукотских бичей? — улыбнулся Макарцев.

— Да нет, он в Монголии побывал недавно, по журналистским делам. Вот и поведал мне историю, сладостную, как легенда. Дело вот в чем. Наши шахтеры помогают братьям-монголам осваивать недра страны и заодно — новое для монголов дело, учат их ремеслу. Еще там строители наши работают. Так они сначала город Баганур поставили, город со всем, что городу положено: магазины, кинотеатры, библиотеки, детсады, школы, больницы, спортзалы и прочее, — и только потом, когда все расселились нормально, шахтеры начали выдавать уголек. И, между прочим, неплохо дела у них идут, у шахтеров. Совсем неплохо. Им же только про работу думать остается. Про все остальное, про духовные заботы да бытовые дела, за них другие подумали.

— Так то же, поди, международный контракт...

— Да нет. Просто нормальное распределение труда. Когда каждый, как ты сам говорил, делает свое дело: строители строят; врачи лечат, шахтеры добывают уголь, а нефтяники — нефть...

Слева возник аккуратный поселочек узбекских дорожников, за ними управление и гаражи технологического транспорта, вертодром.

И город. Город Нягань.

Здесь города похожа на долги,

с которыми вовек не расплатиться.

Еще кричит испуганная птица

и по воде расходятся круги.

Здесь города похожи на стихи,

записанные ночью на обоях:

так, память, зашифрованная болью,

таит в себе беспамятство стихий.

Здесь города похожи на ключи

от тех квартир, что позабыты нами.

И тлеет огонек, как выцветшее знамя, —

но воротиться нет у нас причин.

На нас похожи эти города,

рожденные надеждой и разлукой…

— Заедем в диспетчерскую, — сказал Макарцев. — Попробую позвонить Геле.

Но сначала позвонил на 101-й куст, долго вынимал душу из Попова, расспрашивая, как и что. Завтра полечу на Ем-Егу! — кричал Макарцев. — Оттуда опять к вам. Опять к вам. Как понял?

На вас похожи эти города,

рожденные надеждой и разлукой.

Им, как друзьям, протягиваем руки.

Врастаем. Остаемся навсегда.

Нефтеюганск долго не давали, на связь вылезали Конда, Урай, Игрим и какие-то Большие Леуши, потом всех перебил высокий властный голос:

— Нягань! Нягань! Где вы пропали, Нягань! Говорите. Говорите!

— Это я, — сказал Макарцев. — Нет, пока приехать не могу. Не могу. А вы когда собираетесь? Не могу. Нет. Да. Нет. Да. Нет. Нет. Да нет! Послушай, тут у меня Яклич трубку вырывает. Ну, пока!

В трубке что-то шуршало, и песня звучала близко, и смех далеко, или это был плач?

Геля спросила:

— Что у него? Тысяча второй спуск колонны?

— Послушай, Геля, а какую он тебе виллу тут отгрохал! Аж в два этажа! Представляешь?

— А что я там делать буду? Макарцева ждать, пока у него все колонны кончатся? Да они не кончатся никогда! Никогда!

— Геля, — сказал я. — Ты бы приезжала скорей, а?

Толкнув калитку с незатейливой щеколдой, я очутился в небольшом огородике. Земля была уже кое-где взрыхлена, разбита на грядки, в углу у забора светлела крохотная тепличка, перед нею сидел на корточках человек в синем спортивном костюме, ладил стружку к стружке, щепку к щепке, дощечку к дощечке, раздувал костер. Рыжий коша к, устроившись на сухом чурбане, с интересом следил за этим занятием, не забывая присматривать за угодливыми маневрами невзрачного пса, крутившегося в отдалении. Заалел огонек, пропал, потянулся голубоватый дымок, снова занялось пламя, послышалось веселое потрескивание — костер принялся за дело. Человек в тренировочном костюме поднял голову, в мы шагнули друг другу навстречу.

— Так что, — спросил он, — сначала чай или сначала поработаем маленько?

— Сначала поработаем.

— Вот и ладно. Да тут дел немного — грядки подправим в теплице, еще кой-чего. А потом и печку протопим, чайку погоняем. Нина пирогов напекла. Знаешь, какие у нее пироги? О!

— Папа, — выросла в дверях теплицы девочка-тростинка. — Ты мне велосипед обещал наладить. Забыл?

— Не забыл... Сейчас... Послушай, помоги ей, а? Велосипед в чулане, там шины подкачать надо маленько.

Пока я возился с насосом, девочка, схватив в охапку рыжего кошака, недовольно прижавшего уши, доверительно сообщила мне, что сюда они все — папа, мама, брат, она и Рыжик — приехали из Тюмени на катере, ехали три дня, было очень интересно, а временами страшно даже, но никто не боялся, только вот кот — он боялся, потому что — разве вы не знаете? — коты вообще очень боятся воды, но, если правду сказать, то кот боялся совсем немножечко, потому что она. Катя, все время о нем заботилась, и это, конечно, помогло ему скрасить тяготы трудного путешествия. Кошак наконец-то изловчился, крутанул башкой, задом выполз из-под рук, растопорщив шерсть, неловко плюхнулся наземь, коротко взмяукнул и умчался, воинственно задрав хвост.

— Вот и все, — сказал я. — Забирай своего коня.

— Разве это конь? — возразила девочка, взявшись за руль велосипеда. — Это еще совсем ма-а-а-аленький жеребеночек.

И лихо вскочила в седло.

— Осторожнее, Катя! — крикнул ей вслед отец.

Но та только головой тряхнула.

— Самостоятельная гражданка, — пробормотал я.

— А что ты хочешь — восемь с половиной уже.

— Феллини.

— Как ты сказал?

— Да сына своего, когда ему восемь с половиной было, я называл не иначе как Феллини. Фильм был такой у этого режиссера, очень он мне в те поры нравился.

— А-а... Как он сейчас, твой Феллини?

— Сейчас он просто студент. На четвертый курс перешел.

— Летит времечко!

— Да, Васильич. Не помолодели мы. Это уж точно.

— То-то, гляжу я, тянет меня в земле поковыряться... Прежде вроде бы не замечал такой тяги... Ладно, давай еще вот эту грядку поправим, хорошо?

— Давай.

— Не часто этим приходится заниматься, как бы ни тянуло... Сам понимаешь, сколько сейчас работы.

— Догадываюсь.