Сергей Герман - Обреченность

Советские инструкторы — специалисты по диверсиям научили бойцов Тито тактике ведения партизанской войны.

Немецким войскам хоть удалось оккупировать Балканы, но возросшая активность партизан превратила этот успех в ловушку. Не желая расставаться с Балканами, немецкое командование было вынуждено было постоянно наращивать контингент войск. Но оказавшись в окружении врага, который был всюду, при всей своей огневой мощи и боеспособности войска оказались бессильны. Предпринимаемые операции по уничтожению партизанских опорных пунктов не имели никакого эффекта и лишь еще больше усиливали злобу и ненависть населения.

Командующий немецкими войсками на Балканах фельдмаршал барон фон Вейхс докладывал в ставку, что его противник — сильная, приспособленная к боям в гористой местности, хорошо вооруженная и централизованно управляемая армия.

Немецкая армия в Югославии оказалась почти бессильной против партизан Тито.

Немецкие опорные пункты на территории Югославии оказались островками, в окружении жестокого и беспощадного врага.

В каждом населенном пункте, немецкие подразделения вынуждены были занимать круговую оборону. У пулеметов день и ночь у дежурили часовые. Пойти куда либо одному, или без оружия для немецкого солдата означало одно- попасть в плен. А это означало верную смерть, потому что ни партизаны Тито, ни четники не держали в своих отрядах пленных.

В каждом отряде были «колячи», по сербски забойщики скота, или палачи-ликвидаторы, которые убивали пленных, исключительно ножами, как скотину на бойне.

Не отставали в жестокости и немцы. Командование объявило приказ, казнить по сто сербов за каждого убитого немецкого солдата и пятьдесят за раненого.

К осени 1943 года силы титовских войск настолько окрепли, что стали приносить немецкому командованию серьезный урон. На борьбу с ними пришлось бросать все больше и больше подразделений, которые приходилось снимать с фронта.

В это время в ведомстве Генриха Гиммлера возникла идея отправить готовящуюся к использованию на восточном фронте 1ю казачью дивизию на Балканы. Отличаясь большой подвижностью, маневренностью, дивизия была идеально приспособлена для ведения боевых действий в горных условиях Балкан. Предполагалось, что там они будут действовали более успешно, нежели неповоротливые регулярные немецкие части.

* * *

Ближе к осени сорок третьего года поползли упорные слухи, что дивизию скоро перебросят на фронт. Все гадали, куда?..

Наконец поступила команда, что завтра утром 5й Донской полк начнет погрузку в эшелоны. Маршрут следования- Сырмия, район, расположенный в междуречье Дуная и Савы и ставший частью Хорватии.

До самого отправления казаки не знали куда их везут.

Многие считали, что едут на Восточный фронт и ждали этого кто с радостью, кто-то со страхом, зная, что придется стрелять во вчерашних односельчан и станичников. Но Главное командование сухопутных войск приняло другое решение. Боеспособность казачьих подразделений решили проверить в борьбе с партизанами Тито.

Конные эскадроны, артиллерия, рота пулеметчиков с новыми пулеметами, подводы, ящики с продовольствием, тюки с сеном, мешки с овсом, полевые кухни - все грузилось в эшелоны. Все военное добро было получено со складов, вырвано из глотки, подобрано, отбито с боем, украдено, выменяно на трофеи и самогон при самом активном участии командира полка Ивана Кононова.

Добрый хозяин даже в поле собирается загодя. С вечера отбивает косу, собирает провиант, а тут целый полк надо отправить на новое место. Молодые, не нюхавшие пороха казаки поражались, как много всего надо военному человеку, начиная с дров для кухонь, досок для столов и нар, оружия, боеприпасов, обмундирования. Говорили, что это еще не все, что довооружение произойдет уже в месте дислокации полка. Качали головами старые казаки и те, кто попал в полк из советских колхозов, где на заработанный трудодень давали всего лишь по 50 грамм пшеницы или ячменя, чесали затылки и спрашивали друг друга: «Сколько это все стоило денег, труда?»

* * *

К вокзалу казачьи сотни шли с песнями. Бил барабан, ухали литавры. На тротуарах табунилась пестрая толпа, поднимали пыль конские копыта, и, рвал меха гармошки Петр Кадочников, уже хороня себя и прощаясь с тихой, почти мирной жизнью и такой нежной пани Вандой.

Когда мы были на войне,

Когда мы были на войне,

Там каждый думал о своей

Любимой или о жене.

Там каждый думал о своей

Любимой или о жене.

Рявкнул полк единой грудью, кто-то и подсвистнул, Сотенный Кадочников рванул меха, а хриплый голос полоснул:

Как ты когда-то мне лгала,

Как ты когда-то мне лгала,

Но сердце девичье свое

Давно другому отдала.

Но сердце девичье свое

Давно другому отдала.

Казачьи сотни присвистывая и взревывая слова песни, под аккомпанемент свежекованых лошадиных копыт неслись к платформе на воинских путях, где стояли товарные вагоны. На вокзале молодые казаки заигрывали с польскими девушками, лихо сбивали на затылки кубанки и папахи.

Горько и безутешно плакали провожавшие казаков женщины. Пани Ванда прижимались к казачьей колючей шинели.

Пыльными рукавами казаки вытирали с обожженных степным зноем бронзовых лиц не слезы, а тяжелый воинский пот, горький как настой полыни.

Я только верной пули жду,

Я только верной пули жду,

Чтоб утолить печаль свою

И чтоб пресечь нашу вражду.

Чтоб утолить печаль свою

И чтоб пресечь нашу вражду.

Как ни отдаляй, но пришла пора прощаться. Прозвучала команда «Строиться! Провожающим, разойтись!»

— Прощай, прощай, Ванда, надо к сотне идти, — торопился Кадочников.

Уходя он оглянулся. Женщина крестила его вслед католическим крестом, слева направо. Так и застыла с поднятой рукой, смутилась, не ожидая, что он обернется. А потом зарыдала горько, зная, что обнимала казака в последний раз.

На путях уже стояли эшелоны, состоящие из теплушек, купейных и плацкартных вагонов для офицеров и бесчисленного количества пустых товарных вагонов. Тревожно ревели набирая пары, паровозы.

Эшелоны... Эшелоны... Эшелоны... Поезда судьбы, уносящие казаков в неизвестность!

* * *

Казаки по деревянным настилам торопливо заводили лошадей в вагоны. Кони фыркали, ржали, топали копытами и, боязливо озирались, когда их за недоуздки вели в вагоны. Но вдруг один жеребец уперся, ни на шаг не двигаясь со своего места.

Трое казаков тянули его к двери вагона, но он захрипел, начал поджимать зад, зло мотая хвостом.

Матерясь и замахиваясь кулаками казаки с трудом уворачивались от его страшных копыт. Наконец жеребца с трудом прижали к вагону. Потом за повод подтянули его голову вверх так, что он мог только стоять. Жеребец тщетно пытался высвободиться и отчаянно хрипел.