Томмазо Ди Чаула - Голубая спецовка

Вот эти самые чувства и порождают «невиданную ранее массовую критику небрежного или корыстного отношения к запросам и нуждам людей, восстающих против извращенного, „современного“ понимания жизни, которое царит в очень многих городах и селах Юга и все более распространяется, не сопровождаясь при этом реальным развитием, не способствуя повышению качества общественной жизни, а, наоборот, вызывая одичание человеческих отношений » [1] Из Материалов XVI съезда ИКП. . (Курсив мой. — Г. С.)

Примеров такого одичания и извращения человеческих отношений мы найдем немало в записках Ди Чаулы. Вот рабочий, который лежит на полу в заводском туалете. Он не в обмороке и не заболел. Просто иссякли силы и захотелось отдохнуть. «Он был так счастлив, словно попал в рай», — пишет Ди Чаула. А вот рабочие толпой выходят за ворота предприятия, видят огоньки ближайшего поселка. «Там, должно быть, развлекаются наши друзья… Развлекаются? Черта с два! — восклицает Томмазо. — Они там дуреют… поселок все равно что пустыня: бар, охотничий кружок, бильярд, игральные автоматы — все для того, чтобы еще больше обалдеть, словно и без того мы недостаточно обалдели. Но именно такими мы и нужны хозяину».

А чего стоит так называемое «общество потребления»? Ди Чаула возвращается домой из супермаркета. Он набивает холодильник и чувствует себя богачом, по крайней мере на неделю обеспечившим семью. «Но это ощущение, — пишет Ди Чаула, — очень скоро проходит: почистив гору зелени, которую притащил домой, убеждаюсь, что ее едва наберется на пару тарелок. Дети смотрят на очистки голодными глазами. Мясо вначале едва умещалось в сковороде, а теперь скукожилось до того, что его без увеличительного стекла не разглядишь. О фруктах и говорить нечего: вместо апельсинов одна кожура, а бананы и вовсе зеленые. Что за дела?! Или земля перестала родить, или всех нас кто-то водит за нос».

Антигуманность общества, основанного на эксплуатации человека человеком, не вызывает у Ди Чаулы сомнений. Подчас протест молодого рабочего выливается в наивно-анархические формы («Когда мы только начинали работать на заводе, нас всегда преследовало искушение устроить тут разгром… достаточно было вставить какой-нибудь предмет между движущейся кареткой и неподвижной частью станка») или же принимает экстремистски-левацкую окраску («Я бы с удовольствием подложил под завод бомбу»), но чаще мысль его идет верным путем («Нужна большая солидарность и сотрудничество, чем меньше будет доносчиков и фашистов, тем лучше будет рабочему человеку»).

Все вышесказанное, в общем, не ново. Подобных историй созревания классового самосознания и протеста немало в современной западной литературе. Однако Томмазо Ди Чаула — рабочий середины 70-х. Он живет и пишет в крайне сложный для профсоюзного движения, для всех левых сил Италии момент. Напомним, что после так называемой «жаркой осени» 1969 года, когда рабочим удалось добиться значительных уступок от предпринимателей, наступил довольно продолжительный период относительного спада рабочего движения, в течение которого предпринимателям, выражаясь словами Ди Чаулы, удалось «прийти в себя» и начать массированное наступление на жизненные права и интересы трудящихся. Под ударом оказались прежде всего такие важные завоевания рабочего класса, как подвижная шкала заработной платы (благодаря своему автоматизму она обеспечивает определенную защиту заработков рабочих от инфляции и роста дороговизны), занятость (безработица в 1983 году перевалила за два миллиона человек), политические права рабочих на предприятиях и т. д.

Новая волна массовых стихийных выступлений трудящихся против экономической и политической дискриминации в известной мере застигла врасплох профсоюзное движение Италии. Во многих случаях оно фактически не сумело возглавить эти выступления. Резко обострились отношения между социалистами и коммунистами внутри Объединенной федерации профсоюзов. Причина тому — ухудшение отношений между двумя левыми партиями на национальном уровне. Позиции профсоюзных деятелей по ряду важных вопросов, связанных с интересами трудящихся, — вызвали резкий протест рядовых членов профсоюза, которые сочли их соглашательскими.

«Наш молодой рабочий класс, выросший на гребне профсоюзных успехов 70-х годов, — отмечал на VIII конференции рабочих-коммунистов в Турине рабочий отделения ФИАТ в Термоли Карло Вертильоцци, — при первом же поражении раскололся, и в нашей среде появились разногласия и недовольство, которые мешают дальнейшему подъему деятельности профсоюза на заводе… Мы ощущаем также слабость нашей партийной работы и, следовательно, должны прилагать чрезвычайные усилия для того, чтобы создать у себя крепкую партийную организацию… Заводской совет, в том виде, в каком он существует, не оправдал себя: с ним не считаются ни профсоюзы, ни хозяева».

Эти слова перекликаются с высказываниями Ди Чаулы в адрес профсоюзов, левых партий, заводского совета. А порой они еще резче. Его обвинения прежде всего идут в русле критики за отсутствие ясной платформы, за сдачу уже завоеванных позиций, за перерождение и бюрократизм освобожденных профсоюзных работников. На одной из страниц романа он приводит предложения для нового коллективного договора, за который рабочим предстоит бороться. Там много высокопарных слов, много и совершенно непонятного: «капиталовложения — занятость — реформы — договор — контроль за использованием рабочей силы и децентрализацией производства». «Чем больше я читаю, — говорит Ди Чаула, — тем меньше понимаю, пусть простят мне профсоюзные руководители, пусть простят мне товарищи, но здесь я — полный профан».

И тут же он предлагает свою программу: «Как бы там ни было, договор этот — сплошной обман. Я бы составил его иначе: пусть бы лучше действовала „подвижная шкала“, это важнее, чем повышение зарплаты. Добившись справедливой оплаты труда, я бы перешел к существенному сокращению рабочего дня. Мы слишком много времени проводим на заводе, да еще дорога туда и обратно. В результате по приезде домой ты уже ни на что не годишься, спишь как убитый, чтобы наутро снова вернуться на завод. Потом я снизил бы пенсионный возраст. При таких темпах кто доживет до шестидесяти лет? Мы уже сейчас не лучше половых тряпок.

Потом я бы занялся социальными службами. Мы веками бастуем, но если бы по истечении каждого коллективного договора мы требовали — не говорю полного, хотя бы частичного — улучшения социального обеспечения, может быть, сейчас у нас бы что-нибудь и было: больницы, школы, вода, транспорт, конкретные мероприятия в области сельского хозяйства. А мы требуем только денег; нам дают одну лиру, а государство отбирает четыре. Через сто лет дети наших детей все еще будут бастовать — бороться за капиталовложения, реформы, занятость».