Томмазо Ди Чаула - Голубая спецовка

Я не искал эту книгу. Она сама нашла меня. Разбирая однажды утром почту, я наткнулся на небольшой желтый пакет с итальянской почтовой маркой. В нем лежала невзрачная на вид книжечка с незнакомым мне именем — Томмазо Ди Чаула. Не слишком красноречив был и заголовок книги — «Голубая спецовка». Больше заинтересовал подзаголовок: «Гнев, воспоминания и мечты рабочего с Юга». Итак, книга итальянского рабочего о рабочем классе. Я попытался вспомнить, сколько лет не появлялось в Италии подобных книг. Правда, сравнительно недавно публиковались книги А. Роазио, К. Раверы, М. Монтаньяны, но они скорее относятся к мемуарному жанру. Художественных же произведений, таких, как «Воспоминания цирюльника» Д. Джерманетто или «Метелло» В. Пратолини, не попадалось давно. И вот передо мной рассказ о повседневной жизни молодого рабочего, о его труде на заводе, о том, что волнует. На форзаце книги посвящение: «С уважением и надеждой увидеть эту книгу в переводе на русский язык. Томмазо Ди Чаула».

Кто же такой Томмазо Ди Чаула? Напрасно было бы искать упоминаний о нем в солидном справочнике по современной итальянской литературе, изданном буржуазным издательством «Валекки». Не найдем мы названия его книги и в рекламных разделах газет и журналов, издаваемых профсоюзами или левыми партиями и группировками. Этому тоже есть свое объяснение, но о нем несколько позже.

Проще всего составить себе представление о Ди Чауле, обратившись непосредственно к его книге. Дело в том, что герой книги и ее автор — одно и то же лицо. Дневниковые заметки Томмазо — героя повести — это заметки самого Ди Чаулы, крестьянского паренька, выучившегося на токаря и вот уже пятнадцать лет «вкалывающего», по его собственному выражению, на автомобильном предприятии «Катена-Зюд» — южном отделении ФИАТа. В свои тридцать с лишним лет Томмазо не утратил по-детски свежего, поэтического восприятия мира. Мягким лиризмом окрашены воспоминания о детстве, проведенном в сельском доме. Герой способен воспринять и оценить красоту родной природы, кружевную вязь старинной архитектуры, поразительное мастерство народных умельцев. Он замечает, что никакие сверхурочные не заменят ему сверкание солнечного дня, свежего ветра, от которого так легко дышится, веселья юрких ящериц под ногами. Трагедия Томмазо — подневольный труд на капиталистическом предприятии. В нем как бы живут два человека — крестьянин и рабочий. «Я на перепутье», — говорит он, выдавая свое сокровенное желание вернуться в деревню, где в доме рядом со спальней хозяев находится хлев, а по вечерам комнату освещает тусклая керосиновая лампа. Но его не пускает завод. «Завод под боком, — сокрушается он, — а у меня к тому же нет воска, чтобы заткнуть уши и не слышать заводского гудка».

Об этом раздвоении души Томмазо хорошо написал известный итальянский писатель Паоло Вольпони, представивший книгу Ди Чаулы читателям своей страны: «Его представления о жизни, о природе насквозь поэтичны, все в нем движимо духовным озарением… до тех пор, пока в жизнь деревни с ее крестьянской культурой не врывается завод. Поэт-крестьянин становится рабочим-машиностроителем».

Но не просто рабочим-машиностроителем становится Ди Чаула. Мы знаем немало рабочих-машиностроителей, живущих в иных условиях, иной, полноценной жизнью. Томмазо же из архаически-крестьянской среды со всеми ее атрибутами — выпасом овец, лущением гороха, полуязыческими праздниками — попадает в современную потогонную систему. «Выработка, выработка… Производительность, производительность…» Недаром эти слова рефреном проходят через всю книгу Ди Чаулы, где подчас с натуралистической беспощадностью показано, до чего доводит человека изощренная эксплуатация рабочего в современном капиталистическом обществе. Это полное обезличивание, превращение человека в инструмент, орудие капиталистической прибыли. «На штанах моей спецовки, — пишет он, — штамп „Катена-Зюд“, на блузе, на куртке — повсюду „Катена-Зюд“. Моему деду-крестьянину лучше. Хотя у него на заду заплатки да и все тряпье латано-перелатано, но зато без надписей». Заводскому начальству нет дела ни до физического, ни до духовного состояния Томмазо. Автор с болью и гневом говорит о несчастных случаях, о бездушном отношении заводской администрации к болезням рабочих, о том, что место человека на предприятии и меру уважения к нему определяют не труд и даже не выработка, а угодничество перед начальством, готовность шпионить и наушничать. «Разумеется, — замечает Томмазо, узнав, что в цехе оказалась „излишняя“ рабочая сила, — в число рабочих, которые должны переменить климат, непременно попаду я, потому что я спорщик, подрывной элемент, зануда. Мне не впервой менять цех».

«Ну не глупо ли! — восклицает он в другом эпизоде. — Тебя ни во что не ставят, почти на дух не переносят, куда бы ты ни заявился — в учреждение ли, на почту, в кассу взаимопомощи, в магазин, — везде тебе фыркают в лицо, грубят, только что ноги об тебя не вытирают».

Быть может, Ди Чаула преувеличивает? Или говорит о единичных явлениях? Но вот перед нами свидетельство Анджело Бариани, хорошо знающего обстановку на заводе «Мишлен» в Турине. «Для администрации завода, — пишет он, — социальное обеспечение рабочих — это один из способов отделения „хороших“ от „плохих“: выдача ссуд, пособий неизменно связана с получением точных данных о просителе — каково его семейное положение, к каким политическим группировкам он принадлежит, как ведет себя на заводе. Только на основе этих данных решается вопрос об оказании помощи рабочему».

Книга Ди Чаулы — блестящая иллюстрация того социального процесса, который семимильными шагами развивается в капиталистическом обществе и характеризуется превращением человеческой деятельности и ее результатов в самостоятельную силу, господствующую над самим человеком и враждебную ему. Имя этому процессу — отчуждение, и выражается он в господстве овеществленного труда над живым, превращении личности в объект безудержной эксплуатации со стороны хозяев средств производства. Отчуждение Томмазо ощущает очень остро, настолько остро, что в переводе приходилось несколько смягчать резкость выражений, не принятых в нашей печати. Гнев Ди Чаулы понятен. Простой крестьянский паренек, надевший голубую спецовку, и не может иначе подходить к осознанию разрыва между теми ожиданиями, которые он связывал со своей новой работой («Какой-то плешивый в сером халате сунул мне в руки рашпиль и пригласил сесть… Так вот в чем моя работа. Не тяжелая лопата, а маленький, легонький рашпиль, и не надо больше гнуть спину под солнцем, сиди себе на удобном стуле, а локти можно упереть в верстак»), и «научными» нормами выжимания пота и сил из человека. Отсюда его злость, восприятие этих норм как чуждых и враждебных его личности («Как, говорю я, бездушная материя может меня дурачить, изнурять, высасывать из меня силы и валить с ног»), отсюда и чувство изоляции, оторванности от родных корней, одиночества, опустошенности.