Томмазо Ди Чаула - Голубая спецовка

Теплым апрельским вечером я отправился к живущим неподалеку родственникам купить немного вина. Они как раз ужинали возле зажженного очага; на столе вино, вареные яйца, домашний хлеб. Пришлось и мне выпить через силу стакан вина, хотя на голодный желудок не хотелось. Я спросил, нет ли у них сырых яиц, но мне ответили, что все отдали племяннице. Мы стали говорить о хороших и плохих несушках и решили, что плохую всегда можно вылечить. Если курица разбивает и пьет собственные яйца, ее следует окунуть в холодную воду и там подержать. Если яйца получаются мягкими, то бишь с нехваткой кальция, достаточно подмешать в корм хорошую дозу известки или туфа. Если же яйцо кривое и никак не выходит, нужно порченую курицу хорошенько связать и несколько раз скатить с лестницы: яйцо выправится и легко выйдет.

Кстати о курах. Вчера к вечеру мы пошли на ближнюю ферму за сыром и свежими яйцами. Сыра не оказалось, а яйца отдавали по сотне лир за штуку. Подорожали яйца, сказала жена. Я ответил, что это, наверно, в порядке вещей, мол, все дорожает, значит, и яйца должны подниматься в цене.

Продолжается борьба вокруг закона об аборте. Это чрезвычайно болезненный вопрос. Христианская демократия и Ватикан охвачены кризисом и ни на что не способны, но сдаваться не желают и не понимают, что необходимо двигаться вперед, а не назад. Вчера наверху в очередной раз воспользовались голосами фашистов, чтобы протолкнуть закон в своей формулировке. Эти недоноски понятия не имеют о страхах, об ужасном предчувствии, что у жены в нужное время не появится обычное недомогание; не ведают мучений и бессонных ночей: ведь если не появится — значит, надо добывать кучу денег. Но это цветочки по сравнению с тем риском, которому подвергаются женщины, попадая в руки «матушек-специалисток», выскабливающих внутренности, словно стены дома во время ремонта. Ты живешь в постоянном кошмаре, то и дело с надеждой вглядываешься в лицо жены. А дни летят. По ночам тебя мучит бессонница, больше всего на свете хочется стать импотентом, и ты в бессильной злобе проклинаешь всех святых и весь этот сброд мерзавцев, консерваторов, лицемеров и мошенников.

Вот уже несколько месяцев группа молодежи ищет помещение с намерением приспособить его под культурный центр, где можно собраться, поговорить, поспорить, принять какое-то решение, дабы сдвинуть с мертвой точки эту страну, которая страдает и не умеет выразить свои страдания. Но все без толку. Одно помещение обойдется чересчур дорого, другое расположено слишком далеко, третье — какой-то сарай, и переоборудовать его надо за свой счет. А тем временем всякие дерьмовые спортивные общества получают лучшие, удобные помещения в самом центре. На дверях вешают полосатую афишу с нарисованным ослом или петухом, а под ней надпись: «Клуб „Голубой петух“», «Клуб „Зеленый апельсин“» или что-нибудь в этом роде.

Сегодня, слава богу, пообедали, говорит жена. Вчера мы с ней собирали дикий цикорий. Потом сварили его, полили настоящим оливковым маслом, и получилась вкусная и здоровая пища. Приправив салат, я тщательно облизал бутылочное горлышко — ни капли не должно пропасть. Так поступал мой дед, так же делает мой отец, вот и я выучился. Это не из скупости, а из уважения и почтения к маслу, такова традиция.

На набережной в Палезе торгуют рыбой и всякой прочей морской живностью. Есть здесь и черные ракушки из Таранто. Спрашиваю, почем кило, говорят: тысяча лир. Я так и обмер: на эту всегдашнюю пищу бедняков взвинтили цены, как и на другой бедняцкий продукт — картошку. Покупаю полтора килограмма. «Настоящие, прямо из Таранто», — твердит рыбак. Уж я-то поел улиток на своем веку, особенно в родительском доме: мать частенько готовила их с соусом. Иногда я вдруг вспоминаю нашу дымную кухню. Мать любила все жарить: перец, баклажаны, цикорий, цветную капусту, картошку, артишоки; водилось и мясо, жесткое, с душком, при случае мать швыряла его прямо в лицо скупердяю отцу. В те времена пища была простой и дешевой. Теперь мы снова бедные, но вдобавок избалованы. Деньги больше ничего не стоят, цены на мясо немыслимые, а картошка, зелень, ракушки, скромные кильки и треска стали дорогим удовольствием.

Воскресенье. Спортивный комментатор в послеобеденной передаче, весь дрожа от возбуждения, будто в него бес вселился, сообщает минута за минутой о ходе футбольных матчей. Ерзает на стуле, волнуется. Его голос становится истинно драматическим, когда он узнает, что на таком-то стадионе коренным образом изменилась ситуация. Смотреть противно. Плюнул и выключил телевизор.

Сегодня, ближе к вечеру, почти случайно оказался я на площади в Каннето. А случайно потому, что всегда готов променять любую толпу на тишину и покой. И вижу: перед помещением Итальянской компартии возводят помост или, вернее, трибуну — красные флаги, плакаты (чтобы прикрыть ветхий, расшатанный стол) с серпом и молотом желтого цвета на красном. В это время на полной скорости влетает, по-сумасшедшему сигналя, красная машина. Что случилось? Ничего особенного, объясняют мне. Просто какой-то тип купил себе новую машину и теперь желает привлечь внимание общественности к своему приобретению. Строительство трибуны не прекращается ни на минуту. Здесь вскоре состоится выступление двух новых членов муниципалитета от компартии, которые публично поблагодарят население за недавнее избрание на эту должность. Повсюду происходят изменения в административных органах, и страна понемногу облачается в красное…

Уже апрель. Пролетели первые три месяца этого года, и юная, нежная весна успела повзрослеть, распахнулась, бесстыдница. С деревьев облетели цветы, и появились упругие листья; зимние праздники с карнавалом давно позади. Карнавал я видел только с балкона: по улице прошли две-три жалкие маски да несколько ребятишек, вырядившихся, как идиоты, в костюмы Зорро и д’Артаньяна. Какое отношение имеют эти костюмы и маски к нашим южным традициям? Хорошо помню прежние маскарады, когда мы одевались животными: волками, лошадьми, поросятами, ослами… Или ведьмами и колдунами. Наряжались все от мала до велика, кто во что горазд. Появлялись даже личности с ночными горшками на голове. А кто-то держал под мышкой котелок, из которого поминутно вытаскивал большой вилкой спагетти и смачно чавкал. Ходили из дома в дом — разыгрывали сцены, пели, плясали, после чего хозяева обычно выставляли печенье, вино, сушеный инжир. А если не выставляли ничего, то получали от нас на орехи.

В Малье, что неподалеку от Лечче, в 1960 году, когда мне еще и двадцати не было, устроили сумасшедший карнавал. На улице толпился всевозможный народ. Мы швыряли конфетти в лицо прохожим, особенно девушкам, и те притворялись, будто сердятся, хотя сами радовались, что на них обращают внимание. Бывало, запихивали им конфетти под кофточку, и девчонки с визгом вырывались.