Александр Изотчин - День учителя

Электричка въезжала в город. У параллельно идущего с путями шоссе показались цементные буквы и цифры: «ЗАБОЛОТСК — основан в 948 году». Андрей усмехнулся тому, как своеобразно реализовались фантазии Рудакова и Мамаева. В «Артанию» город, конечно, никто не переименовал, но дату основания власти все-таки подправили, пусть и не так, как хотелось учителю и фотографу. Мамаев, кстати, не дожил до знаменательного события — беспокойный неформал сгинул в Москве в октябре 1993 года. Мирошкин тогда с интересом следил за противостоянием Ельцина и парламента по телевизору. Журналисты скупо доносили до телезрителей позицию Верховного Совета, но кое-что проскакивало. Этим кое-чем оказалась программа Александра Невзорова, сделавшего репортаж из Белого дома. Герой «600 секунд» показал защитников парламента, побеседовал с ними. В одном из этих людей, которых остальные телевизионщики старались показать толпой вампиров, Мирошкин узнал Мамаева, с сильно поседевшей бородой и почему-то в потрепанном танкистском шлеме на голове. А потом были кошмар с расстрелом героев невзоровской передачи из танков и пулеметов и черный дым, поднимавшийся к небу над горевшим зданием парламента, дым, уносивший с собой души одной сотни москвичей, в убийстве которых Ельцин признался, и неизвестно скольких сотен немосквичей, приехавших в столицу из разных мест бывшего Советского Союза. Одной из этих душ была душа Петра Мамаева, не вернувшегося к себе в фотостудию. Об этом рассказал сыну во время очередного приезда в Москву Иван Николаевич. Мирошкины жили недалеко от места работы Мамаева, и, решив вклеить новую фотографию в паспорт, отец наведался на место работы основателя клуба «Артания», где узнал от его коллег о трагической судьбе их шефа.

Дату основания Заболотска изменил герой другой обороны Белого дома — Александр Владленович Кураш. Он защищал тех же самых депутатов, сидевших в том же самом здании, но делал это несколько раньше Мамаева — в августе 1991 года. Та, первая, оборона, как известно, закончилась иначе, и какое-то время после «победы демократии», на волне всеобщей эйфории, по телевизору часто показывали строительство баррикад вокруг Верховного Совета РСФСР. Поэтому Андрей не менее десятка раз видел кадры, на которых его бывший учитель истории, одетый в потрепанные джинсы и голубую рубашку, тащил с группой единомышленников бревно. Бревно было не очень толстое и не очень длинное, так что внушительной группе возбужденных противников ГКЧП, ухватившихся за него, пришлось встать вплотную друг другу, что несколько сковывало их движения, заставляя идти медленно и осторожно, как будто груз у них был неподъемный. Но зато это позволяло помелькать перед телекамерой как можно большему количеству «несунов». Усилия Кураша были, судя по всему, оценены, и осенью 1991 года экс-учитель возник в Заболотске в новом качестве — главы местной администрации. Появившись в городе, он развернул бурную деятельность, направленную на свертывание деятельности КПСС, что, впрочем, не заняло много времени и не потребовало больших усилий — горком партии и «первички» исчезли так быстро, как будто местные коммунисты только и ждали сигнала. Иван Николаевич, несмотря на многолетний партийный стаж, также не стал уходить в партизаны — как и все, он спрятал партбилет в секретер стенки, чтобы больше никогда его оттуда не вынимать. Гораздо тяжелее шла борьба Кураша «со следами коммунистического прошлого на улицах Заболотска». Речь шла о памятниках и названиях улиц. Город легко расстался с бюстом Дзержинского, который стоял в коридоре местного отдела КГБ, — чекисты самолично, но в присутствии Кураша и гостей-демокра-тов из Москвы загрузили Железного Феликса в грузовик и увезли в неизвестном направлении. Достаточно спокойно были встречены исторические переименования некоторых улиц. Ну, действительно, что делали в Заболотске все эти Урицкий, Свердлов, Калинин, Крупская и т. д.? Равнодушно горожане отнеслись и к идее поставить памятник городскому голове Павлу Никаноровичу Приспелову — страсти вокруг известной статьи Кураша давно улеглись, хотя, с другой стороны, почему же не поставить, коли человек хороший? Трудности у главы администрации начались, когда он предложил для этого снести памятник Ленину перед зданием Заболотского Совета. Тут Кураш встретил решительный протест со стороны своего давнего врага — председателя Совета Николая Страхова, бывшего секретаря горкома партии, незадолго до исчезновения КПСС перебравшегося работать из партийных в советские органы. Не менее твердо Страхов выступил и против сноса памятника комдиву Проглотову. Кураш неожиданно ощутил, что глава Совета вызывает у горожан гораздо большие симпатии, чем глава администрации. К тому времени жители Заболотска успели пережить гайдаровскую «либерализацию» цен, и большинство заболотчан даже получили ваучеры. Рабочие «Башмачка» купили на приватизационные чеки акции собственного завода, что ничего не дало ни им, ни их гибнущему предприятию. После развала СССР известный в той умершей стране производитель детской обуви разделил судьбу большинства таких же заводов. Старые хозяйственные связи разрушились, население, предпочитавшее теперь носить доступный импорт, казалось, потеряло всякий интерес к отечественным сандалиям. Дирекция пыталась перестроить работу завода, но для этого были нужны деньги, а их не было. Нечего было платить и рабочим — совладельцам предприятия. Какое-то время обходились раздачей в качестве зарплаты завалявшейся на складе готовой продукции. Тогда вдоль дорог, ведущих в Заболотск и из Заболотска, выстроились инженеры, мастера и простые рабочие предприятия, предлагавшие проезжающим один и тот же ассортимент товаров. Потом эти люди решили взять собственную судьбу в свои руки и начали выносить с «Башмачка» не то, что им предлагала взять администрация, а то, что они приглядели сами. В результате к моменту возвращения в город Андрея Мирошкина знаменитое предприятие было разграблено, рабочие разбежались, а задержавшиеся, в основном те, кому оставалось досидеть несколько лет до нищенской пенсии и которых почему-то не сокращали, не получали зарплату. Опомнившаяся администрация искала арендаторов для пустующих заводских площадей, готовясь отдать их под склады.

Разорение градообразующего предприятия больно ударило по всем. В сходном положении оказались также менее значимые для города мебельная, швейная фабрики и керамический завод. Никого, казалось, не интересовали отечественные шкафы, рубашки и плитка. Жизнь теплилась только на кирпичном и хлебозаводе. Население пило и бедствовало. Город ветшал, люди уезжали, за три года Заболотск скатился с тридцати семи до тридцати двух тысяч жителей. Горожане говорили, что «демократы» собираются довести численность заболотчан до идеализируемой Курашом дореволюционной России — тогда в городе проживали две с половиной тысячи человек. Осенью и весной Заболотск тонул в грязи, зимой — в снегу, городской транспорт, после приватизации автопарка водителями, практически не функционировал, главная улица, по-прежнему носившая имя Ленина, поражала разбитыми окнами домов, забитыми фанерой. Кстати, улица сохранила свое советское название, как сохранились в городе памятники Ленину и Проглотову. Это могло показаться странным, ведь после октября 1993 года в Заболотске был ликвидирован городской Совет, и противостояние Кураша и Страхова закончилось, таким образом, победой главы администрации. Теперь Александр Владленович мог спокойно проводить в жизнь любые свои прожекты, однако у него как будто унялся зуд реформирования. Его потянуло к Богу, храм Рождества Богородицы был не только отреставрирован и открыт силами меценатов, среди которых преобладали представители городского криминалитета, вокруг него началось еще и воссоздание монастыря. Правда, братия, временно ютившаяся в помещениях бывшего автобусного парка, была пока невелика, но были заложены несколько белокаменных корпусов, рассчитанных на две-три сотни монахов, и их строительство Кураш держал на контроле. Главу администрации можно было видеть на службах в Рождественском храме во время всех главных церковных праздников — он стоял со свечой в руке в окружении городских чиновников, бизнесменов и бандитов, истово крестился, что-то шепча себе под нос.