Александр Изотчин - День учителя

Андрей Иванович был немало удивлен, когда обнаружил, что бывшую «дичь» пристроили учиться в институт, в котором он преподавал. Все-таки тесен мир! Он, правда, так и не понял — узнала его Зинаида или нет, — слишком стремительно она пропала. Ирка как-то рассказала мужу, что у Сергея с его «рыжей» — «ну, помнишь, на дне рождения у Киры, бывшая проститутка, ты еще на нее весь вечер пялился» — проблемы, «она опять запила». Жена клялась, будто не проговорилась о том, что Андрей Иванович учит Зинку, но Мирошкин боялся как бы на экзаменах за Гречишникову не стали просить. Это могло поставить его в неловкое положение из-за ее посещаемости. Но, с другой стороны, он был рад, что Зинаида не появлялась, — Мирошкин не знал бы, как себя вести со своей скандальной знакомой, сиди она на занятиях регулярно.

Вот и на этот раз Гречишниковой в аудитории не было. Зато те немногие, что здесь присутствовали, порадовали Андрея Ивановича своей тягой к знаниям — они все расселись на первых-вторых рядах. Даже Паша и Саша, торговавшие запчастями на рынке и, как всегда, явившиеся на пару выпивши, неожиданно заняли первую парту, отчего казались несколько смущенными. «С чего бы это? Неужели достучался? — сердце Андрея Ивановича сжалось. — Заинтересовал? Или их так привлекает только Иван Грозный?»

Внешняя и внутренняя политика первого русского царя была сегодняшней темой. Столкнувшись с тем, что студенты ничего не знают и не делают вплоть до самого экзамена, Андрей Иванович давно уже не практиковал опросов на семинарах. Он, по существу читал студентам еще одну лекцию, дополняя или иногда противопоставляя тому, что обучающиеся могли почерпнуть по этой теме из лекционного курса Ольги Сергеевны Богомоловой, за которой в этом году не кандидат наук Мирошкин вел семинарские занятия. Богомолова, читавшая лекции, практически не отступая от материала учебника, была неприятно удивлена, когда лаборантка Купина поведала ей: «Андрей Иванович рассказывает все по-другому, а когда я спросила его, кому верить — учебнику (считай — Ольге Сергеевне) или ему, — улыбнулся и сказал, что в науке по этому вопросу нет единства мнений, но он сам стоит на точке зрения, практически общепринятой в наши дни, а учебник — на представлениях, которые господствовали среди ученых не менее полувека назад». Такое заявление вполне сошло бы с рук Мирошкину, если бы он по-прежнему вел занятия за Ланиным, но Богомолова, к которой в качестве «подмастерья» (определение Краснощекова) его прикрепили в этом году, была, как многие старые девы, женщина нервная, а потому — обидчивая. Мирошкин знал, что она собирает на него «матерьяльчик», но ее потуги ему повредить казались смешными — слишком мизерной была зарплата преподавателя в ИПЭ. Богомолову он считал попросту сумасшедшей бабой, чему, кажется, имелись все основания — Ольга Сергеевна, судя по всему, комплексовавшая по поводу своего незамужества, еще задолго до появления на кафедре Куприянова и Мирошкина, в благословенные времена исторического коммунизма, придумала весьма оригинальный выход из положения — она вдруг сообщила коллегам, что давно состоит в браке и изобразила мифического мужа человеком, занимающим весьма ответственный пост, отчего рапространяться о нем более и не стоит. Ну, а далее она начала при каждом удобном случае самозабвенно врать, выдумывая семейную жизнь, в которой находилось место и походам в гости, и посещениям театров, и выездам к морю. Потом Богомолова «обзавелась» детьми, чем еще более развеселила коллег, с неослабным вниманием следивших за теми ляпами, которые регулярно допускала в своей «легенде» Ольга Сергеевна, периодически путавшая то имя своего мужа, то количество и пол их отпрысков. Приближаясь к пятидесяти, Богомолова, вероятно, уже собиралась добавить в свою картину мира внуков, и все ожидали, что после этого она окончательно «сбрендит»… «Нет, все я правильно сделал, решив дублировать лекции Богомоловой!» — в этом Мирошкин был твердо уверен.

Андрей Иванович собрался уже приступить к изложению своего взгляда на историю России XVI века, как вдруг один из постоянно посещавших его занятия студентов — коротко стриженный блондин в черной рубашке по имени Дмитрий — член РНЕ, как понял по значку со знакомой видоизмененной свастикой на груди молодого человека Мирошкин — поднял руку.

— Да, Дима, что вы хотели?

— Андрей Иванович, а можно мы перейдем в другую аудиторию? Напротив — свободно.

— А в чем, собственно, дело?

— Да вы сами посмотрите…

Мирошкин встал и подошел к столу, за которым сидел Дмитрий. Все пространство пола близ двух последних столов было покрыто блевотиной. Как столько дряни могло накопиться в одном человеке, было решительно непонятно! Андрей Иванович понял теперь, откуда исходил тот мерзко-кислый запах, который ударил ему в нос при входе в аудиторию, который он принял за запах тухлой половой тряпки. Наивный, кто же здесь моет полы?! Весь за минуту до того выстроенный в его сознании мирок, в котором обитали интересовавшиеся историей студенты, рухнул. Причина, заставившая их пересесть ближе к преподавательскому столу, была безобразно прозаичной…

Аудитория напротив действительно оказалась пустой. Собравшись, студенты и преподаватель заняли ее, написав на доске в оставленном помещении информацию для опаздывавших. Пока Дмитрий, Паша, Саша, Катя — постоянно посещавшая его занятия девушка, не скрывавшая, что она хочет получить за это «автомат», — и еще две девицы (Мирошкину мало знакомые из-за нечастого появления) рассаживались по местам, Андрей Иванович бросил взгляд по сторонам. Аудитория мало чем отличалась от прежней, вот только на преподавательском столе какой-то остряк нацарапал с ужасающими ошибками: «У французов — прекрасный коньяк, у немцев — хорошие машины, у русских — красивые женщины, так выпьем же за маленькую Армению, которая пьет французский коньяк, гоняет на немецких машинах и спит с русскими женщинами». Взглянув на Дмитрия с его партийным значком, Андрей Иванович подумал о том, что «черные» во многом сами заставляют себя ненавидеть: «Вот, например, и сегодня на входе…»

Наконец воцарилось спокойствие, и Андрей Иванович смог приступить к доказательству того, что опричнина Ивана Грозного не могла привести к большему объединению страны, не была она направлена и против бояр, а породила политику кровавого царя исключительно его тяга к самовластию. На тридцатой минуте дверь открылась и вошла растерянная Купина с журналом.

— Ой, Андрей Иванович, а где вы были? — бесцеремонно перебила она Мирошкина.

— Мы-то, Даша, были здесь. А вот вы, опаздывая на столько, могли бы вести себя тише.

— Я опоздала, так как не знала, что вы поменяли аудиторию.