Александр Грог - Время своих войн 1-2

Это «Третий» выговаривает свое наивное.

— Устами младенца…

— Второе ограбление России.

— Обрамление, — поправляет Леха, — Но с учетом, что первая буква — «А». Впрочем, одно и то же. Там где зацепилось «абрамление», тут же пойдет и ограбление.

Знание «еврейской истории» — ее отпечатка на теле России, возбудила к мятежу худшие свойства характера. Всяческие попытки подавить этот мятеж, только изнурили организм. Лешка верил в возможность хирургического решения проблемы, но не верой праведника, а неистовой верой шамана. Разве не верно такое: уничтожь причины, и с ними уйдет болезнь. То, что «Троцкий — проститутка», узнал гораздо раньше, чем — кто он такой, да и вообще, имеет ли словцо отношение к миру людей. Так котельщик загадочно обругал своего запившего сменщика, на что тот смертельно обиделся — гораздо сильнее, чем за другие самые черные слова, и дело едва ли не дошло до драки. Последующие познания (гораздо более поздние — на какое–то время об этом интересном русском ругательстве Лешка забыл) уважения к нему, к Троцкому, не прибавили, скорее напротив, в той степени, что ледоруб в затылке Льва Бронштейна считал справедливым, хотя запоздалым и уж явно недостаточным (не по грехам) возмездием. Пришло и понимание, что в сегодняшние схожие времена неплохо бы производство ледорубов и героев (исполнителю приговора сталинским указом было присвоено звание Героя Советского Союза) поставить на поток, да поискать также иные, уже «оптовые» решения…

Не приведи бог никому в палачах быть, а без него нельзя.

Но Лешка не палач, пока не палач. Человек все плохое, что в нем есть, склонен прятать за словами, а не поступками, хотя они как раз и могли бы составить преграду не в пример прочную и непроницаемую, чем частокол слов.

Пресса пугала вселенскими катаклизмами: от мчащегося к земле астероида, для которого уже приготовлена озоновая дыра, до СПИДа, в не меньшей степени угрожающего всему человечеству, а не только педерастам и прочим путаникам предназначения некоторых дыр — и словно поголовно заболела сама, требовала этим вопросам неотложно предоставить все мировые умы и мировые ресурсы. Подобные информационные завесы ставятся, когда где–то кого–то хотят обворовать не по мелкому — увести страну, как уводят автомобиль с работающим двигателем, пока хозяин, разинув рот, пялится на небо. Можно увести и с самим хозяином, а когда придет в себя, начнет недоумевать, предъявить документы на смену владельца, что теперь он только придаток к машине, с которым новые хозяева еще не решили — оставить для обслуживания или выбросить на обочину, а пока ему положено платить за проезд, даже если везут в «не туда»…

«Первый» — Воевода и «Пятый» — Извилина молчат, они не категоричны в своих выводах, к которым давным–давно пришли. «Пятый» — Сергей — Извилина, до всего докопался сам, все для себя решил и распределил жизнь наперед. А «Первый» (Змей — Георгиевич) по должности, по командирской должности, повидал всякого. Вплоть до 1992 присутствовал на «планерках» командиров групп, был допущен к информации, которая вызывала непроходящую тоску, которой даже сейчас, спустя столько лет, не мог поделиться ни с кем. Впрочем, уже многие к этому времени, от тракториста, оставшегося без техники, наблюдающего, как самосевкой засоряются поля, до ученого, обманувшегося в своих надеждах, в импульсном историческом гневе невольно приходили к тем же самым выводам…

Средства же информации на поле России без устали разыгрывали спектакли, делая ставку на все вместе и ни на что в отдельности — следуя собственной извращенной логике, что удержать в подчинении такую массу народа можно, только если ее основательно проредить, для чего хороши все явные и неявные средства… В третьем туре своей программы внуки и правнуки прежних монопольных распорядителей печатным словом отошли от кровавой пошлости, что закрутили в 1917 их деды — современные методы не столь явны, но гораздо опустошительней. Уже уничтожался не какой–либо слой, чтобы заполнить, занять его место, шли не штучные ликвидации наиболее талантливых представителей, а неким оптом, территориями.

Все, кроме «Первого» и «Пятого», перебивались частностями.

Кто–то знал и мог подтвердить патологическую трусость Чубайса, которой был свидетелем, когда тот (по должности) был вынужден наведаться в Чечню. Большинство знали Квача, если не явно, то хотя бы заочно, поскольку читали его работу: «История русского спецназа» и иные, уже закрытого типа, в частности и ту, где доказывалось, что достаточно 400 специалистов, чтобы ввергнуть в хаос Соединенные Штаты Америки. Полковник Квачков, успевший за время работы в Генштабе (факт который публично отрицался) обрасти знакомствами, настойчиво проталкивал эту идею, и даже случились некоторые подвижки. Как раз в то самое время работа, вернее ее выводы, попали в печать, обеспокоилось правительство США, и оно выдвинуло нечто вроде ноты, что в России разрабатываются концепции, не отличающиеся от террористических, беря на вооружение методы направленные им в помощь. Тут же случилось это непонятное «покушение», и полковник Квачков Владимир Васильевич, русский офицер, теперь сидел в тюрьме, дожидаясь конца следствия и суда. Сработало ли государство в государстве, сами штатовцы ли сделали заказ–предложение Чубайсу, или это была его личная инициатива, в надежде запастись еще одним пакетом индульгенций — страховка на то, что ситуация изменится, и его положение пошатнется, теперь не имело никакого значения. Проект–предложение Квачкова, русского по национальности, мировоззрению и духу, было надежно похоронено.

Для группы все ясно. Проигран очередной бой. Можно многое (из наработанного, проверенного) переносить на ступень следующую, увеличивая едва ли не до бесконечности масштаб задачи, ориентируясь при этом исключительно на людей отчаянных, вооруженных собственной логикой и поддержкой государства, по известной формуле партизан или профессиональных специалистов, взявших на вооружение своеобразный девиз и философию личной войны: «максимальный урон минимальными средствами». Но государство, усилиями врага внутреннего, капитулировало, исчезла не только его материальная поддержка, но, что много страшнее, — моральная. Это оказалось гораздо в большей степени разрушительным.

Потому–то, когда начали уничтожать школы, направления, пошли приказы о разгоне, расформировании, о переводах в МВД, не разошлись, но и не остались, не растворились по Армии, загнанные в тупики — перешли на самообеспечение. Всем, в том числе и моральной правотой, взялись снабжать себе сами. Все для того, чтобы сохранить группу.

----

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):