Александр Грог - Время своих войн 1-2

— Расист ты, Лешка!

— Если расизм заключается в том, что одна особь — а в данном случае моя — не желает спать с другой особью, — а в данном случае хотя бы и Петровичем — кстати, вон он тоже какой загорелый! То — о, да! В смысле — расисистее меня только роса.

— Быть не может!

— Не переводи стрелки на Петровича!

— Мумб надо было из Либерии везти! Всем!

— Я не из Либерии, — возражает Казак.

— А я про тебя и не говорю! Я про мумб и про всех! Всем русским мужикам второй женой должна быть мумба–юмба из Либерии, дабы лучше воспитать первую. И надо везти мумб прямо сейчас, пока и там их не разобрали.

— Не либерди!

— Либерия уже не та, — вздыхает Казак. — Вернее, та, но по–другому. Скурвилась!

Либерия уже не стреляла ни на прямую, ни из–за углов, заставляя замечать то, на что раньше не обращали внимание — грязь, нищету, убогое существование.

Появилось и нечто новое — этакая отрыжка демократизма: полицейские при законах, которые не исполнялись, коррупция власти, попрошайки в чинах и профессиональные попрошайки на улицах, продажа должностей, доносы, нисколько не замутненные родственными отношениями, похищения с целью выкупа — целая ниша бизнеса… — все объяснялось последствиями гражданской войны.

Вертолеты Ми‑8, перекрашенные в цвета ООН и укомплектованные украинскими экипажами, летающие вдоль океанского побережья, нарабатывающие валютные рабочие часы, пешие в коричневых чалмах патрули, с голубыми касками у пояса, составленные из индусов. Никому ни до чего нет дела, кроме собственных. Магазины, принадлежащие тем же индусам, ливанцам и пакистанцам. Армянская мафия. Китайские строители, восстанавливающие дороги к золотишку и прочим «арендованным» приискам. Словно сдали страну в чужие руки навечно, а сами либерийцы выпросили себе лишь временное разрешение составлять ее природный фон.

Женщины — прекрасные, стройные высокие гибкие, готовые отдаваться лишь за обещание увезти в Европу. И благодатные, как положено быть женщине, на все 100 процентов — полным отсутствием ревности, считающие, что у мужчины должно быть их несколько.

Не похожие на них ленивые разболтанные черные мужички, впрочем, тоже статные, в породу, но с неистребимой склонностью к безделью и публичному выпендрежу, громких бесед «на зрителя» — размахиванию рук по поводу и без повода. Словно африканская природа сыграла шутку — слепила на том африканском берегу два разных племени, разделив их по половому признаку.

И в том, что русским мужикам надо бы везти мумб (или «манямб» — как их там называют) из Либерии — смотри–ка — есть нечто резонное…

Петька не светит, что последний контракт (который он умудрился сплести с другим) у него от «Четвертого», от Сергея — Извилины, что ходил он в «те места» по его серьезной просьбе — без ведома Воеводы и остальных, и отчитаться должен, как оговаривалось, только перед Сергеем.

Не первый поход. Опять убедился, что рай есть, но не всем он понравится, и чтобы примириться с ним, нужно отшагать именно так — пешком, взглянуть на ад, что не обойти, а можно только сквозь — и тем словно пройти проверку, откупить право на билет. Ад заставил попотеть, рай в какой–то мере тоже — удивили оба, но и не в первый раз. В иных местах ничто не способно повторяется. Рай ценишь, а через какое–то время начинаешь в нем скучать, но сдерживает обратная дорога. Ад разнообразнее рая, он не склонен дублировать себя ни в плохих, ни в худых вещах. В «ад» на этот раз вошел с другой стороны, и он стал вызовом, который Петьке — Казаку давно не попадался. Оценил все прелести похода, и сложность какой–либо массированной высадки на «Территории». Проведал «детей Сергея» — «лично–приемных», отобранных по каким–то понятным лишь Извилине канонам, а теперь размещенных в миссии, что руководил их коллега, наблюдал подготовку…

— Халтурка есть. Как смотришь насчет халтурки? — спросил перед отправкой Сергей.

В Монровии (столице Либерии) нашел того, кого требовалось отыскать. Дуракам везет. А то, что геолог, хоть и в плешивом возрасте, дурак редкостный, стало понятно сразу — упрямо пытался продать свою специальность крупнейшей алмазодобывающей корпорации «Дэ — Бирс», чей филиал находился в соседней Сьера — Лионе, аккурат на границе с Либерией. Четыре года в тщетной надежде устроится, куда, согласно вековой политики, никогда и ни за что не брали русских — ни (упаси Яхве!) внутрь собственного периметра, ни в круги охранения, ни в мобильные группы, выполняющие особые поручения, и уж тем более не в святая в святых — не в канцелярию, не в добывающую и разведывающую — и не специалистом по геологическому профилю. Меж тем, «Геолог», с которым Извилина был лично знаком еще по Уральскому техническому, проявил характер — сгулял несколько раз пешим ходом через границу, при этом умудрился уцелеть без средств, без охранения (которое положено всякому белому только за деньги), лишь усилиями своей мумбы, на которой по факту «совместного прожития более чем трех месяцев» был женат, к удовольствию ее родственников, возлагающих теперь на эту деревенскую манямбу огромные надежды. Впрочем, видно было, относился к ней по–доброму, по–человечески, явно привязался, и теперь эта женщина была ему верна — готова глотку перегрызать, а ее братья, ввиду открывающихся перспектив и собственного знания местных условий, составляли неплохих телохранителей.

Без страха смерти не выживешь. Петька — Казак ко всему, что есть, страх потерял. Одно дело в боевых столкновениях идти наперекор, до конца. Другое… При таком раскладе либо убьют, либо сядешь. Сидеть в Либерии не хотелось, еще меньше хотелось быть убитым. Только вот Сергей — Извилина заставил работать не по профилю…

На английском жестикулировал (по местным меркам) достаточно бегло. Обязался увезти в Европу, чем покупал на какое–то время их преданность, без стеснения давал и другие обеты, то есть, жил (вел себя) согласно местным традициям — обещать много больше, чем можешь или намериваешься сделать — цивилизованно. Прослыть щедрым человеком в подобных странах достаточно легко. Но Петька — Казак обелил кредит тем, что сразу же выложил «на семью» четыре тысячи долларов — сумму для здешних мест огромную, более чем достаточную для двух билетов в Европу и выполнения всех формальностей по подгонке документов. Видел как радовался за свою новую семью его подопечный, и был недоволен, что далее во всем приходилось пользоваться преимуществом зигзага — ложью как хочешь вертишь, а правде путь один. Чувствовал себя тошно, потому как знал расклад наперед. И сверх расклада знал, что если будет когда–либо судьба еще раз встретиться с этой семьей — горевать по их «ушедшему белому», и сразу же, пока не зарезали, предлагать, как компенсацию, нового. И если к этому времени не будет под рукой Лешки, или иной «ходячей белой надежды», то ожениться самому на молодой мумбе или ее сестре–вдове. Родственные отношения в вопросах уничтожения себе подобных, все–таки самые крепкие.