Александр Грог - Время своих войн 1-2

После этого старший Харис, как Лешку увидит, так сразу и орет: «Эй, депутат обоссанный!», а младший ему тихонько подпевает, но не долго кричали, дворничиха вразумила, что не прекратят, так она заявление напишет, что «кое–кто» депутатов оскорбляет, и пойдет тогда этот «кое–кто» на свою вторую ходку. Засиделся у матери на шее!

Тут каникулы — все разъехались. Лешку тоже возили к родне и оставили там на целое лето. Такого скучного лета Лешка до сих пор не знал. А когда вернулся, оказалось, что младший Харис в их дворе командует. Зато старшего Хариса посадили. Дворничиха говорила — повезло дураку, что статья за «хулиганку». Лешка какое–то время ходил отдельно, а младший Харис грозился его побить, и среднего на это подговаривал, но тот задумчивый, кивнет и отложит: — «Потом!»

Средний Харис странный, на братьев не похож, постоянно с книжкой, и смотрит на все, будто не видит. Лешка вообще–то самострел делал, чтобы от Харисов отбиться, напугать их. Старший Харис одного дядьку ножом уже пырнул (правда, не до смерти) и теперь сидел. А младший говорил, что скажет своему старшему, когда он выйдет, чтобы он то же самое Лешке сделал за его выпендреж…

Лешка, у мамки один, а Харисов много, понятно, что расстраиваться будет за него сильно. Лешка знает, что у мамки здоровья родить еще одного не хватит — сама говорила. Раньше отец пил по–черному, детей иметь не хотела, а теперь не может. В кинотеатре перед сеансом крутили журнал — какие дети от алкоголя получаются. Особенно в память запали с маленькими глазами. После того страшного киножурнала (уж и забыл, что за фильм тогда показывали!) Лешка сразу же к зеркалу, и ну высматривать — маленькие ли у него глаза? И даже спросил как–то невзначай у отчима — маленькие ли? А тот в ответ:

— Дырку в дверях, куда зачем–то гвоздь забил, видишь?

— Вижу.

— Паука в углу видишь?

— Вижу.

— В прошлый год кто в лампочку камнем попал, хотя кидали многие? Ну так и не …!

И Лешка перестал об том думать, хотя увлекся очень — на каком расстоянии и что видит, за сколько шагов? Воткнет в кору спичку, отсчитает сколько–то шагов, обернется и сразу же ее видит, тогда еще раз — дальше, и еще, до тех пор, пока не видит, а лишь угадывает. Жаль на такое расстояние нельзя камнем добросить, чтобы доказать остальным — вижу! Здесь только пулей можно попасть.

Во всех дворах мода на пистолеты. В основном на немецкие. Свои, тот же самый «ТТ» кажутся невзрачными, слишком простыми на вид — то ли дело «Вальтеры» да «Люгеры»! Вырезают их из дерева. Выпиливают из доски, потом обстругивают ножом. Играют в войнушку, разбившись на две команды, прячась между сараями.

— Пух! Бах! Лешка, падай, ты убит!

И Лешка падает, терпеливо лежит до времени, пока всех не «перестреляют». Играть надо по–честному.

Но постепенно навостряется, становится лучшим среди своих. Тут соображать надо, что первыми убивают самых нетерпеливых, которым ума не хватает подобрать хорошее место, еще надо иметь выдержку долго сидеть не шелохнувшись — видеть остальных, запоминать и прикидывать, как пробраться, чтобы потом быстро и всех. Терпежу у него за десятерых, а когда выпадает на такого же терпеливого, тогда своему самому никчемному товарищу указывает — куда ему идти и что делать — пострадать за общее дело. Когда его «убивают», тогда и Лешка «убивает».

Младший Харис очень злится. Он нетерпеливый, и Лешка его специально первого «убивает», чтобы тот подольше лежал. Если не будешь лежать до конца игры, то в следующей не участвуешь — такие правила. А будешь игру портить, подсказывать — где кто прячется, тогда положено зубами тянуть вбитый в землю колышек, а он глубоко — отрывать придется носом.

Наиграешься, можно сходить посмотреть на самолеты — только это не рядом. Сначала идти мимо, частью заколоченных, деревянных корпусов старого госпиталя, который все еще под охраной, но говорили, что будут сносить. Потом маленькое лютеранское кладбище, на котором больше не хоронят. И дальше, уже за рощей, летное училище. Во всяком случае, так некоторые думают, что летное, хотя подлинно никто не знает (закрытая зона — забор). Спорят на этот счет порядком. В пользу того, что это летное училище, говорит макет самолета, и еще несколько старых, поломанных, сваленнных у самого забора, с горки хорошо видно. Слюнями исходили, но в этом месте забор высокий и проволока сверху. Где можно перелезть, потом идти потом по открытому, по ту сторону даже трава выкошена, заметят, обратно не добежишь. Кто–то говорит, что не может быть летного училища без аэродрома. А Фелька говорит, что на аэродром их возят, и там даже прыгают с парашютами, даже отсюда видны грибки куполов. Стаська доказывает, что этот вовсе не аэродром, а просто большая поляна, и стоят там всего два кукурузника. Стаське можно было верить — он единственный, кто ходил в такую даль. Туда даже на вид очень далеко. Места не знакомые — страшновато, каждый район своего места держится и недолюбливает чужаков. Харис тоже ходил. Правда, не один, а со старшим братом — должно быть, смотрели, чего можно украсть. И он ничего про это не рассказывал, наверное, брат пригрозил. Своего брата он боится, даже сейчас боится, когда тот в тюрьме. Фелька говорит, что здесь готовят каких–то инженеров или механиков, чтобы ковыряться в летных моторах, обслуживать их — Фельке можно верить, поскольку у Фельки отец сам механик, работает на режимном заводе. А то, что этих самолетных механиков возят с парашютом прыгнуть, а также в тире пострелять — значит, так положено. Иначе своих синих погон не получат.

— Нет, сегодня прыгать не будут, — иногда говорит Фелька — Ветер не с той стороны. Стрелять будут!

Всегда угадывает.

— Пойдем, послушаем, как стреляют!

Идут вдоль забора, но к нему лучше не подходить — ругаются. Да особо и не подойдешь. В этом месте он вплотную к канаве. Только сейчас канава, а раньше был ручей. Лешка помнил себя совсем маленьким, когда сидел и смотрел, как отец ловит на этой, тогда еще, должно быть, живой речушке, маленьких серебряных рыбок — это его первое воспоминание об отце. Остальные постарался засунуть далеко–далеко. Надеясь со временем забыть. Чтобы только это осталось — речушка и серебряные рыбки, искрящиеся на солнце, вылетаюшие из воды, еще их темные спинки в прозрачной воде, развернутые против течения…

Теперь рыбы нет, а от канавы пахнет. Если посмотреть, плавают какие–то нити.

Там, где забор кончается, и получается угол — Тир. Дурак не поймет, что это тир. Стреляют же! Говорят, что это еще эсэсовский тир, поставленный немцами, когда они думали обосноваться здесь надолго. А в тех длинных бараках, что сейчас под склады, куда, то и дело, внутрь грузовики крытые заезжают и выезжают, была диверсионная школа. Частенько приходят сюда послушать редкие сухие звуки выстрелов — Лешке кажется какие–то бедные, несерьезные — совсем не такие, как в кино. Зато — настоящие! Жаль, горки рядом нет, забраться бы — разглядеть с чего стреляют. Лешка, да и другие, не раз на дерево лазили, чтобы оттуда хоть что–нибудь увидеть, но — фиг! Тир, хоть сверху и без крыши, но на столбах поверху, по всей его длине, какие–то шиты — загораживают, ни черта не видно! Фелька как–то сказал, что это для того, чтобы пуля не вылетела, если кто–то высоко стрельнет. А Лешка подумает, что это специально, чтобы они не могли рассмотреть — кто там у них в тире. И с чего стреляют тоже. Назло! Потом в этом убедился. Один раз пришли, а то самое лучшее дерево, на которое забирались — спилено и увезено. Даже маленького сучка не оставили, будто подмели за собой.