Александр Грог - Время своих войн 1-2

/ «Взгляд» /

«В настоящее время в России самые высокие темпы убыли населения в мире. За последние десять лет его численность сократилось более чем на девять миллионов человек. По уровню смертности рядом с РФ находятся Танзания и охваченные гражданской войной Ангола с Эфиопией. Каждые сутки население сокращается в среднем на 1664 человека — это размер небольшого поселка или двух крупных деревень. В 24 регионах соотношение умерших к родившимся приближается к показателю 3:1, такой коэффициент характерен для вымирающих территорий. Ежегодно мы теряем населения столько, что хватило бы на два города размером с Курск или Кострому…»

/«Инфостат»/

(конец вводных)

----

— Это не тот, категорически не наш уровень подлости! — восклицает Миша.

— Обыдно, да? — Сашка — Снайпер смотрит иронично.

— Что можем противопоставить?

— Есть много всяких интересных способов, — вкрадчиво говорит Лешка.

Месть — это едва ли не самое прекрасное, что только изобретено человеком за свою многовековую истории. Право на месть — неотъемлемое священное право человека. Разрушает человека только случай, если он не в силах реализовать свою месть. Знание, что существует месть — порой главное сдерживающее.

У чушь, что месть надо вкушать холодной, русскому она положена только горячей, ибо остыв, он становится всепрощающим.

Русские крестьяне не были знакомы с испанскими, никоим боком не были родней, но случилось именно то, чего больше всего опасались французы, вступая в земли России, и что оставили в своих дневниковых записках — на дорогу, скверную российскую дорогу, вышел «русский крестьянский спецназ».

1812 — никак не «смутное время», не безвременье, чтобы можно было им воспользоваться, и историю России, прежде чем ходить на нее, следовало бы изучить лучше. Зимой 1708–1709 изнуренный партизанскими действиями крестьян, Карл Двенадцатый — король Шведский (после которого шведы уже ни одного из своих королей не называли «карлами», дабы не приманить на страну равные или большие несчастья), был вынужден отказаться от марша на Москву и повернуть на юг, где 27 июля 1709 года под местечком Полтава был полностью разбит и бежал к туркам. Пленные шведы еще лет двадцать строили Петербург, под ним, до последнего, и сгинули, а сама Швеция, погоревав, да организовав в непролазном турецком тумане точный шальной выстрел по своему дюжинному Карлу (что не хотел возвращаться домой и почить с миром), полюбила миролюбие на сотни лет.

Часто считают, что партизанская война в России отсчитывает свою историю от рубежа славного 1812 года. Это не так. Это как раз тот случай, когда кому–то выпало остаться в живых, да вернуться на запад, чтобы рассказать о том, что случилось с ним на востоке — наследить мемуарами. Сколько лет существует Россия, столь лет и ее иррегулярным войскам, которые собираются не по призыву, а по долгу.

Опять же Вязевские Кровинушки, мужики деревни Копнино, не все сплошь фамилией Копнинские, а и Лупины, Байковы и Алексеевы, так и не дождавшись повесток, которые в общей неразберихе отступления просто не успели выписать и разослать, почесав загривки, зарезали скот, наготовили солонину, погрузили бочки на телеги, запрягли и пошли искать собственный фронт. Погибли как один, но тому истории нет — чай не Фермопилы!

А вел ли кто–нибудь счет тем мальчишкам, что скрыли свой возраст, прибавили годков?

Когда снова? Неизвестно. Но знаем какими придут.

Только со стократным перевесом, многократным технологическим преимуществом, только с подельниками (коалицией), без объявления войны (если война не объявлена, то она войной не считается). Впрочем, объявлена — терроризму, а поскольку это понятие аморфное, может просачиваться везде, территориально ни за кем не закреплено, значит по всему миру (то бишь, странам, которым выпало несчастье иметь сырьевые ресурсы и недопонимать американский образ жизни).

При таком неравенстве невозможно ведение открытых боевых действий, хотя страна, которая осуществляет агрессию, их жаждет и требует, попутно обвиняя противника в смертном грехе нецивилизованности…

Гений — состояние проходящее, нуждающееся в постоянном обновлении, но больше всего в смысле собственного существования. Сергей нашел смысл в войне, которую, на взгляд всех трезвомыслящих людей, невозможно выиграть. Но кто сказал, что гений мыслит трезво? Истина пряма, но носить ее приходится кривыми дорогами.

Гению труднее всего оставаться человеком. Нет ничего сложнее, чем, заранее зная результат, играть за команду людей…

СЕРГЕЙ (60‑е)

— Я — гений! — объясняет Сережа скромно. — У меня и справка есть!

— Справка — это хорошо, справка нам понадобится! — отчего–то радовались в милиции.

Подавал, читали, передавая друг другу, лица вытягивались…

У Сережи в самом деле такая справка, тертая на сгибах. На бланке Детского дома N 2 города Калининграда, с круглой внушительной печатью того же дома, подписью директора, подписью завуча — которую тоже заверяет печать, уже треугольная. Сергей сам все заполнил, сам текст придумал, и подписал сам после того, как бланк своровал. Ему часто приходилось директору писать официальные письма для ГорОНО своим красивым недетским подчерком, был как бы вместо секретарши. Еще и на машинке выстукивал, но там терпение нужно. Там долго получалось. Буквы в машинке западают — стучать надо медленно одним пальцем, прожимать с силой и придерживать, директор иногда берется, а потом ругается, и велит звать Сергея с четвертой группы, чтобы писал под копирку.

Сергей пишет красиво, делает все обязательные допуски от краев, понятную шапку, умудряется вмещать текст так, чтобы не требовались переносы, а если на двух или больше листах, то лист заканчивает абзацем, и с нового начинает следующий, всем понятно — красиво составлено, правильно. Еще он чуточку, но не нахальничая, выправляет текст, который директор ему наговаривает, чтобы мысль была яснее, а когда директор, пряча глаза, просит его — тут бы надо «напудрить», то Сережа с удовольствием «пудрит мозги» — пишет так, что получалось как бы в разных смыслах. Вроде говорится то, а задуматься, так может быть и не то — зато потом, случись какая проверка, не придерешься. Получается, что «сигнал» из дирекции Детдома N 2 все–таки был, а это ГорОНО на него не среагировало…

Директор детского дома обладает своеобразным (в старое время сказали бы — бабьим) надтреснутым голосом, который никогда не повышает, зная, что от этого он будет выглядеть неприлично. От огромного тела, закованного в костюм на все пуговицы (не для того ли, чтобы скрыть его неприличную рыхлость?), можно видеть только голову без шеи и кисти рук. Иногда, переволновавшись, что случается редко, директор исходит тонким звуком, словно внутри, в горле, у него что–то замыкает, не дает выплеснуть возмущение вместе с воздухом. Никто не слышал, чтобы он матерился. Ни одного слова — есть ли воспитанники или нет. Воспитательницы, даже старые тоже держались — делали вид, что плохих слов не знают. Считалось, что по должности разрешено ругаться только тете Приме — поварихе, носившей такое прозвище за вечную пачку сигарет просвечивающуюся сквозь карман халата — предмет желания многих, и кочегару дяде Платону, но почему его так прозвали, и когда это случилось, не знает никто.