Зденек Плугарж - В шесть вечера в Астории

Пятнадцать минут прошли — аккуратно упакованный чемодан все еще стоит у двери на низкой подставке для багажа, обитой латунными полосами. Мариан полистал книжечку с расписанием поездов: скорый на Мюнхен, где пересадка до пограничного чешского города Хеб, отходит через два часа. Отлично, можно еще часок погулять по набережной, дойти до места, по которому вчера мы ходили под руку с Люцией, будто парочка юных влюбленных…

Ивонна перевернула листок настенного календаря, на котором отмечала дни работы и выходные. Уже май… Пошел четвертый месяц, как Ник не возвращается из Питтсбурга — и забывает слать деньги, если не для меня, так хоть для Моники. Что с ним такое: обеспамятел после автомобильной катастрофы, вернулся к законной супруге, нашел другую, умер? Нет, такие люди, как Ник, компенсируют свою ничтожность тем, что живут долго. Да улетел ли он вообще в Штаты или живет себе где-нибудь в Германии с новой, еще не примелькавшейся публике, прелестной, а главное, состоятельной партнершей? В стране еще зияет брешь после шести миллионов убитых. Пенсии вдовам павших гренадеров высоки, потенциальных супругов не хватает. И вот какая-нибудь осиротевшая Гретхен или Лизелотта из богатенькой семьи терпеливо ждет, когда этот мужественный суперамериканец с именем кинозвезды, Ник Марло, вернется из Питтсбурга после развода с женой, окончательно выкупив себе свободу. Что же до таинственной миссии во время войны и после нее… Да нет, бывший мой дорогой Никушка, скорее всего, ни на какой секретной службе в армии ты не состоял, просто такая версия давала тебе возможность свободно и бесконтрольно заниматься своими непонятными делишками…

Моника, у тебя был эффектный папочка… Какой он был?

Последнее письмо того упорного чудака, баррандовского звукооператора… Что он, в сущности, за человек?

«…Одну вашу фотографию я для порядка оставил в архиве; остальные, каюсь, украл. Иной раз поздно вечером, перед тем, как лечь спать, раскладываю их на столе — и остаюсь наедине с Вами. Красивое лицо в современном стиле — и все же есть в нем что-то вечное. Это свойственно всем „роковым женщинам“, такими, вероятно, были Роксана и Клеопатра, в те минуты, когда образы их возникали в воображении поэта. Торжествующая, благословенная, святая и грешная. Если б дано мне было сотворить вечную Ивонну — какой душой наделил бы я ее? Ничего о ней не ведаю. Но и она ничего не ведает о своей душе. Ее душа во всем — в нежном изгибе локтя, во вдохновенной линии ноги, в прихотливом буйстве волос. На Вашем снимке нет и намека на печаль — и все же что-то тоненько звенит еда-ли, словно наплывающая мелодия — так из-за горы приближаются деревенские похороны. Что-то говорит мне — похоронная процессия, быть может, уже дошла до места, и моей Роксане стало необходимым хранилище души, в котором она могла бы укрыть свои печали…»

От этих писем все больше чувствуешь себя бараном перед новыми воротами… Этот человек, видать, выбрал не ту профессию… Звукооператор с душой поэта… Он меня до чертиков идеализирует. Однако умеет затронуть слабую струнку — одинокая женщина на чужбине, и ей все чаще снится родина…

«…Иной раз, глядя на Ваш портрет, я пытаюсь понять, как Вы относитесь к совокупности всего того, что составляет родину, — и тогда наваливается на меня (быть может, совсем неоправданно) какая-то не поддающаяся определению тоска — за Вас. Я не жил, как Вы, долгие годы на чужбине. Но представляю себе, вернее, чувствую, что наша родина — не просто знакомые из географии очертания вытянутого в длину сердца Европы. Мне кажется, родина— это десятки, а может, и сотни незаметных корешков, которыми человек привязан к родной земле, которые соединили его с ней еще до рождения; через них он, сам того не сознавая, вбирает из недр земли то главное, живительное, что и формирует потом его душу именно в таком, и никакой ином, виде. Перервать эти связующие капилляры — значит оборвать связь с людьми, с друзьями, с некоторыми уголками родной природы, а ведь у каждого из нас есть такой уголок, приросший к сердцу. Покинутая родина — это и покинутые любови…»

Кем мог быть этот человек прежде, чем занялся микрофонами, голосами, звуками киностудий? Юристом? Исключено: тогда бы в его письменных излияниях проскакивали такие термины, как «вещественное доказательство» и «алиби». Инженером? Нет; инженеры, правда, иногда побеждают на конкурсах массовых танцев, но их любовные письма смахивают на техническую документацию по холодной обработке металла. Врачом? И это нет: в тексте где-нибудь да промелькнула бы озабоченность моим тонусом— не слишком ли он субъективно декомпенсирован, иными словами, не бывает ли у меня от тоски по родине запоров. Скорее всего, этот человек — неудавшийся философ или непризнанный поэт-любитель. И зачем я тогда не разглядела получше парня с аппаратиком через плечо? (Парень! Да ему сейчас, поди, сорок!) Но попробуй замечать людей, совершенно тебе не нужных, когда ты вся в мандраже, словно пионерка перед президентом республики!

В тот вечер господин Хофрайтер наконец-то раскачался. Поцеловав, в знак прощания на ночь, руку Ивонны, он спросил — не примет ли она приглашение отужинать с ним.

— О моей симпатии к вам вы давно знаете, — заговорил он, когда подали вино. — И не будет ли нескромным с моей стороны полагать, что во мне вы видите не просто человека, стремящегося к мимолетному приключению? Я сказал бы, что ваша работа здесь не совсем вас достойна. И готов вас обеспечить, как мою постоянную приятельницу, так что вы могли бы заняться воспитанием вашей дочурки, не имея нужды где-либо служить. Нет смысла скрывать: я женат и у меня двое детей. Мы встречались бы с вами так часто, как это было бы удобно вам. По меньшей мере раз в неделю я езжу в Мейнинген и в Кассель — там мои магазины, — и мне было бы приятно, если б вы иногда меня сопровождали. Поездки эти, разумеется, можно было бы соединить с увеселительными прогулками. Но летний отпуск и уикенды я хотел бы, как и до сих пор, проводить с семьей. Что касается брака, даже в будущем, — скажу об этом лучше заранее, — то о нем не может быть и речи. Я счел более честным изложить вам все эти пункты совершенно откровенно, чтобы избежать возможных впоследствии недоразумений или обид. Я буду посещать кафе по-прежнему; надеюсь, мне недолго придется ждать вашего решения.

Господин Хофрайтер отвез Ивонну домой на собственном «опеле», поцеловал ей у дверей руку и пожелал доброй ночи.

Полночь давно миновала, с той стороны, где стоит кроватка Моники, слышится, спокойное дыхание девочки, с улицы долетают редкие шумы ночного движения.

Амнистию для возвращенцев с Запада, объявленную к десятилетию Чехословацкой республики, продлили еще на год, хотя мне, в сущности, незачем относить ее к себе