Зденек Плугарж - В шесть вечера в Астории

В июне в «Астории» соберется наш класс с Робертом Давидом — вот и пятнадцать лет прошло, как мы окончили школу…

Встреча через пятнадцать лет

— …И нам есть кем гордиться! — говорил Камилл, заканчивая свое приветственное слово, начало которого почти буквально повторяло речи, произнесенные им на предыдущих встречах. — Не каждый класс может похвалиться тем, что в его стенах вырос лауреат Государственной премии, как у нас — Мариан! Поднять тост за этот успех: чуть ли не с пятилетним опозданием вроде и не годится, но сделать это раньше в таком составе просто не было случая. — Камилл поднял бокал в сторону Мариана.

Тот отрицательно покачал головой, хотя в лице его Крчма подметил-таки некоторое противоречие: лоб хмурится, а в глазах светится самодовольство…

— Расскажи же нам о своем открытии! — попросила Руженка, хотя тону ее недоставало прежнего жара любознательности.

— Право, дорогие, момент для этого не совсем подходящий, — отнекивался Мариан.

А ты, парень, подумалось Крчме, вполне мог бы ответить словами Сократа на пиру: «Для того, что я умею делать, — момент неподходящий, а то, для чего подходит момент, — я не умею». Однако скромность, тем более сократовская, не принадлежит к качествам, которые мне удалось привить тебе за двадцать три года нашего знакомства… О господи, теперь мне самому не хватает скромности: да разве удалось мне привить тебе хоть что-нибудь?!

— Ну что, кум, — Крчма прервал свои раздумья, повернувшись к соседу слева и нацеливая на него свои буйно-курчавые брови. — За эти пять лет лоб-то у вас вырос чуть не до макушки!

— Да и ваши волосы уже не такие огненные, как бывало, пан профессор, — дружеским тоном парировал Понделе. (Ага! — мелькнуло в голове Крчмы, вот и наша вводная словесная перепалка, она ведь тоже стала неотъемлемой частью ритуала встреч в «Астории».) — Правда, седые волоски как-то теряются среди рыжих. А все-таки лучше бы вам быть альбиносом. Альбиносы, коли по волосам судить, до смерти остаются молодыми, да кабы только на волосы ихние смотреть — могли бы еще и в девяносто лет за девчонками бегать! — При этом глаза пана Понделе обратились в сторону Миши. Крчма заметил этот взгляд.

— Никого нельзя сделать лучше, если в нем самом не осталось хоть немножко хорошего, — сказал он. — Как жаль, что вас уже не сделаешь!

— Отзвонили по любви, зазвонили к проповеди, как говорят в моей деревне.

— А вы изрядно обнаглели с тех пор, как вышли на пенсию, пан Понделе. И пользуетесь тем, что я уже не могу вас привлечь к ответу за неуважительное отношение к преподавателю…

— Привлекать кого-то к ответу вам и не полагалось, насколько я помню. Зато помню, что все директора, какие только сменялись в нашей гимназии, частенько с огромным удовольствием привлекали к ответу вас. Почему, по-вашему, вас так и не сделали директором? Была бы справедливость — сидеть бы вам в директорском кресле еще с конца войны!

— И слава богу, что не было ее, справедливости-то: да я бы там от скуки искусал самого себя. Нет, мне необходимо иметь перед собой эту шайку озорников и видеть их насквозь и — при благоприятном сочетании созвездий — маленько расшевеливать их души…

— Озорники озорниками и останутся, только жизнь научит их со временем называть озорство по-другому: например, ловкостью, — рассудил пан Понделе.

— Нет, пан Понделе, я бы сказал наоборот: озорство гимназистов — всего лишь ступенька на пути к серьезным делам, да и не всегда их выходки случайны, не всегда они самоцель; даже по ним можно кое-что прочитать о будущем их авторов. И это прекраснейшее чтение, какое я только знаю. Потому что нет ничего важнее и увлекательнее, чем добираться до мотивов человеческих поступков.

— Ну, кому как, пан профессор; мне, к примеру, важнее, чтоб на мою приманку клюнул сом, чем тащиться домой без улова. Видите ли, как дело было: вы там наслаждались чтением будущего озорников, а я мотался по школе с ведром да тряпкой, а то с краской и кистью, чтоб поскорее замазать следы озорства. Вот в чем между нами разница.

Крчма согласно кивнул, однако за разговором он не переставал обводить застолье несколько разочарованным взглядом: уже вторая встреча без Ивонны! А он-то надеялся втайне, что ее все-таки уговорят… К чему тогда это мальчишество на старости лет с подложными письмами? Не нашла Ивонна в себе мужества вернуться, предпочла, видно, как-то там бесславно прозябать, когда рухнули ее великие планы. Что за странная закономерность: самые красивые девчонки либо вообще не выходят замуж, либо выходят неудачно? Оттого ли это, что стоящие мужчины боятся неверности с их стороны, опасаются, что бесполезная красота заберет в их доме слишком большое место?

От сидящих за столом до него долетели обрывки разговора.

— …Послушай, ты теперь депутат, большая шишка, — говорил Мариану его сосед. — А нам так нужно определить нашу Марцелку в детский садик…

Мариан окинул его с таким недоуменным удивлением, словно хотел сказать: господи, не занимаюсь я такими мелочами! Крчма уловил только конец его ответа:

— …пойми, я этой чести не добивался, просто это следствие нелепого убеждения наших инстанций, что людей, хоть в какой-то мере известных, необходимо политически использовать в таких областях, к которым они никакого отношения не имеют, — ив ущерб их прямой работе, которая принесла бы обществу куда больше пользы…

Н-да, элегантно вывернулся Мариан по формуле «он про Фому, а я про Ерему», подумал Крчма. Да еще по плечу похлопал, руку пожал, сопроводив все это ободряющей улыбкой…

— Ты лучше запиши, чтоб не забыть, — гнул свое одноклассник с начинающейся лысиной.

Мариан с некоторой досадой вынул записную книжку и неуверенно посмотрел на просителя. Наступило тягостное молчание.

— Какой у тебя теперь адрес? — снова выручила мужа Мишь. — Пиши, Мариан: Карел Нейтек, Прага-4…

Ну, на то, что Мариан, сосредоточившийся на высоких материях, забывает имена одноклассников, я еще не очень сержусь. Хуже другое: уверен, он никогда и не взглянет на эту запись…

На свободный стул рядом с Марианом опустился Камилл.

— Послушай, как же это получилось? Ты не застал Ивонну дома?

У Мариана задергалось веко, он поднял правую бровь— как всегда, если не сразу находил ответ, — а потом как ни в чем не бывало заявил:

— Я просто забыл заехать во Франкфурт.

Люди растут вместе со своим положением, подумал Крчма. Ответ Мариана расслышали Пирк, Мишь, Руженка, Гейниц. И молча приняли к сведению, вернее, даже не задумались над ним, словно это в порядке вещей, что лауреат, ученый, депутат, защитник мира и без пяти минут эксперт ЮНЕСКО имеет полное право попросту выбросить из головы подобные мелочи!