Андрей Добрынин - Китаб аль-Иттихад, или В поисках пентаграммы

Около одного из номеров уже собралась толпа постояльцев, не решавшихся войти и только с побелевшими от ужаса лицами заглядывавших внутрь. Сжимая в кармане рукоятку «люгера», я протиснулся сквозь толпу к порогу. Глазам моим предстало жуткое зрелище. Номер был двухкомнатный и рассчитанный на двух постояльцев. Обезглавленные тела двух дюжих негров — обитателей номера валялись в первой же комнате на ковре, нагроможденные друг на друга, как два бревна, крест–накрест. Головы, отделенные от тел, убийцы установили на залитой кровью постели таким образом, что вошедшего сразу встречали их жуткие ухмылки и фарфоровый блеск белков закатившихся глаз. Толпа зевак очнулась и начала разбредаться лишь после того, как Виктора стошнило съеденным перед сном рахат–лукумом. Заметив, что окно номера распахнуто, я понял, что убийца–хашишин, лишившись под влиянием наркотика инстинкта самосохранения, взобрался на карниз пятого этажа по водосточной трубе, затем, прижимаясь к стене, по немыслимо узкой кромке карниза подобрался к нужному окну, бесшумно вскрыл оконную задвижку, просунув нож в щель, а затем сонными зарезал обоих врагов. После этого он вышел в коридор, даже не позаботившись закрыть за собой дверь, и спокойно покинул гостиницу.

Обо всем случившемся я простучал в стену номера маркиза азбукой Морзе. «Надо уходить», — ответил маркиз. «Уходим завтра», — простучал я, будучи уверен в том, что шейх, узнав о появлении зинджей в нашем отеле, постарается найти для нас укрытие. Я не ошибся — уже на рассвете, когда я пытался взбодриться после беспокойной ночи с помощью крепкого чая, в наш номер явился присланный шейхом верный проводник. Чтобы исключить всякую возможность измены, у этого несчастного был вырван язык, проколоты барабанные перепонки, выколоты глаза и отрублены руки, дабы он не мог объясняться жестами. Ориентировался он в основном по запаху, а также тем шестым чувством, которое так ярко проявляется у диких животных в период миграции. Приказы ему отдавал шейх и другие посвященные в высшую степень низаритского учения с помощью ведомой только им особой азбуки прикосновений. За свое убожество гонец вознаграждался, витая порой по соизволению шейха в дивных грезах, созданных наркотиком, когда он, жалкий калека, представлялся сам себе гармоническим и могучим существом. Передергивая плечами, строя гримасы и виляя задом, посланник велел нам следовать за ним. После долгого блуждания в лабиринте улочек мусульманского Старого города, в котором даже самый хитрый соглядатай неизбежно сбился бы с нашего следа, мы очутились у ворот окруженного глухой стеной подворья, напоминающего крепость, — так называемой завии. Одетые в белое стражи, лица которых были закутаны платками, безмолвно отворили перед нами ворота и так же безмолвно проводили нас в наши покои. В этих помещениях царила прохлада, вдвойне приятная после невыносимой духоты переполненных народом городских улиц. В чашах, покрытых затейливыми резными узорами, громоздились фрукты, в курильницах слегка дымились палочки нарда, в высоких длинногорлых сосудах нас ожидали охлажденные напитки. Затем к каждому из нас явились стройные девы с распущенными черными, как ночь, пушистыми волосами, с покорно–лукавыми газельими глазами и кожей апельсинового цвета, гладкости которой не скрывали их весьма скудные одеяния. Сначала они предложили гостям пасты гашиша в китайских фарфоровых чашечках, однако мы отказались, стремясь сохранить для вечерних приключений ясную голову. Тогда, призывно улыбаясь, девы предложили нам свои ласки, но и тут их ждал отказ: я не мог думать ни о ком, кроме Айше, маркиз стремился сохранить сипы для возможной схватки, а Виктор чувствовал себя разбитым после бессонной ночи. Обиженно фыркнув, девы оставили нас, но тут взрывы смеха из комнаты Вадима Цимбала дали им понять, что их четвертая подруга встретила радушный прием. Вадим всегда стремился следовать примеру своего командира, но его непреодолимая тяга к стройным брюнеткам не позволила ему на сей раз проявить должную выдержку. С дерзким хихиканьем все девы исчезли в комнате Вадима. «В очках, такой интеллигентный!» — пискнула последняя из них, затворяя за собой дверь, и, вскоре смех там сменился тишиной, изредка прерываемой сладострастными стонами. В результате, когда приблизился вечер и пришла пора сопровождать меня на рискованное свидание, Вадима едва смогли добудиться.

У моста Четырех слонов я замедлил шаги и стал озираться, но видел только уличную толпу, еще сгустившуюся после ослабления дневной жары. Мои друзья следили за мной издалека, прикидываясь свитой богатого европейца, роль которого исполнял маркиз. Вдруг кто–то тронул меня за руку. Это была маленькая женщина, закутанная в паранджу с головы до пят. «Идемте, шейх, вас ожидают», — сказала она вполголоса. Я старался запомнить улицы, по которым мы шли, но от волнения не смог этого сделать. Позднее я узнал, что и мои друзья вскоре сбились с моего следа. Как бы то ни было, после довольно долгого плутания по самым немыслимым закоулкам Старого города моя безликая провожатая неожиданно остановилась и лязгнула ключом в замке двери, проделанной в глухой стене. Судя по пению птиц и шелесту листвы, дверь вела в сад при каком–то доме. Сердце мое сжалось: я вспомнил патио в доме Детлефса. В саду, в тени листвы, тьма стала уже почти непроницаемой, но женщина взяла меня за руку и повлекла за собой. По наружной лестнице мы поднялись на второй этаж дома, прошли по галерее, вступили во внутренние покои и миновали множество темных комнат, где лучи луны, дробясь в зарешеченных окнах, тускло отсвечивали от богатой металлической утвари и от оружия, развешанного по стенам. Наконец перед дверью, из–под которой пробивалась полоска света, провожатая шепнула: «Сюда, шейх» — и исчезла, как привидение, оставив меня одного во мраке. Сердце мое бешено колотилось, я боялся, что не смогу выдержать знакомого взгляда голубых глаз. В то же время никакая сила на свете не смогла бы сейчас увести меня от заветной двери. Дабы покончить с этими мучительными колебаниями, я нащупал во мраке дверную ручку, с силой рванул ее на себя и решительно переступил порог.

Вполоборота к двери, за легким столиком, украшенным инкрустацией из слоновой кости, под кованой медной лампой, которая одна тускло освещала комнату, задумчиво сидела Айше. Точеной смуглой рукой она подпирала черноволосую головку, глаза ее были устремлены в пространство поверх раскрытой книги, лежавшей перед ней на столике. Когда я вошел, она вздрогнула и стремительно встала, глядя мне в глаза нежно и умоляюще. «Шейх, вы снизошли до меня, ничтожной», — пролепетала она, машинально перебирая страницы книги тонкими пальчиками. Вместо ответа я рухнул перед ней на колени и обнял ее стройные ноги, скрытые богатой парчовой тканью. «Ты не ничтожна, о нет, Айше, любимая!» — пылко воскликнул я, раздувающимися ноздрями впивая исходивший от нее непередаваемый аромат. «Неужели вы любите меня, шейх? О, я недостойна этого!» — промолвила Айше, вся дрожа. Я усадил ее на стул и положил голову ей на колени. «Ты выше всех людских божеств, одну тебя я признаю», — произнес я вместо ответа первые строки одного из своих стихотворений. Глядя на нее снизу вверх, я упивался гармонией ее черт, таких знакомых мне по предшествующей жизни и все–таки в чем–то новых. Айше была совсем юной, еще моложе Розалии, но законченность ее облика и плавность движений говорили о том, что передо мной уже сформировавшаяся женщина. Ее черные кудри густыми прядями спускались вдоль щек, оттеняя их снежную белизну, голубые глаза от волнения потемнели и стали синими. Взгляд их проникал мне в самое сердце, которое разрывалось от нежности.