C. Витицкий - Бессильные мира сего

– Матвея, говорите? – переспросил он, утирая губы салфеткой. – Велмата нашего, никем не превзойденного? Велмат в своей нынешней ипостаси годен только на то, чтобы штурмом брать цитадели коррупции. А также бастионы социального зла. Из него опекун, как из господина Робеспьера. Огюстена Бона Жозефа.

Я молчал. Я не знал, кого ему еще предложить. Новенькие были мне почти незнакомы, а из дедов предлагать было некого. Я убрал посуду в мойку и поставил чайник – вскипятить воду для кофе. Потом я сказал:

– А почему вы вообще думаете, что ему понадобится опекун?

– Я не сказал “понадобится”! – возразил он, раскуривая сигарету. – Я сказал: “может быть”.

– А может быть, и нет.

– А может быть, и нет, – согласился он. – Я уже не об этом. Я уже о другом…

И он замолчал, глядя в окно, затягиваясь время от времени и с силой выдувая из себя дым, – он словно отплевывался дымом. Я подождал продолжения, потом помыл посуду, протер влажной губкой стол и расставил толстенькие чашечки коричневого фаянса. Он продолжал молча курить, и я занялся кофе.

– Ни черта не получается, – сказал он наконец. – Я так обрадовался сегодня этому мальчишке. Вы не видите, Робби, и, наверное, не можете этого видеть, но я-то знаю точно: мальчишка – экстра-класс, он всех нас за пояс заткнет, дайте только срок. Он – УЧИТЕЛЬ!

Я внимал ему с самым (надеюсь) почтительным видом. Он, разумеется, верил тому, что сам говорил. Но я-то знал, что это само по себе ничего еще не значит. Просто очередной приступ оптимизма. У нас бывали и раньше приступы оптимизма. Как правило, они у нас кончаются приступами угольно-черного пессимизма. Такова жизнь. Приливы-отливы. Подъемы-спады. Восходы-закаты. Черно-белое кино.

– Не верите… – сказал он осуждающе. – Ладно. Дело ваше. Я не о том. Я вот о чем. Он – учитель, и ему не нужны никакие опекуны. Но я почему-то вдруг подумал: ну, а если бы опекун понадобился? Если бы нужен был позарез! Сегодня. Сейчас. Где нам его взять? Из кого выбрать? А? Не знаете? И я не знаю… – Он ткнул окурком в блюдечко – с ненавистью, словно это был глаз заклятого врага. – Вы ленивы и нелюбопытны. Бог подал вам со всей своей щедростью, как никому другому, а вы – остановились. Вы стоите. В позе. Или – лежите. Вы сделались отвратительно самодостаточны, вы не желаете летать, вас вполне устраивает прыгать выше толпы, вы ДОВОЛЬНЫ – даже самые недовольные из вас…

Он попытался снова закурить, но тут уж я был начеку. Он отдал коробку сигарет без сопротивления, даже не заметив.

– Богдан? Любимчик, да, не спорю – любимчик. Благоносец. Кладезь добра… Где он теперь – этот наш кладезь добра? Коралловый аспид! Гадюка рогатая. Подойти страшно. Я боюсь с ним разговаривать при встрече, вы можете себе это представить?

– У него сейчас уже есть опекуемый, – напомнил я на всякий случай, но он меня не слушал,

– Кладезь добра… Боже, во что вы все превратились! А Тенгиз? “Бороться со злом, видите ли, все равно, что бороться с клопами поодиночке: противно, нетрудно и абсолютно бесполезно”. И поэтому не надо больше бороться со злом, а давайте лучше таскаться по бабам или устраивать эстрадные представления для новороссов… Юра Костомаров честно и бездарно зарабатывает на хлеб насущный, Полиграф наш Полиграфыч… Андрей Страхоборец – старик. В пятьдесят лет он – старик! Что с ним будет через сто? Через двести? Руины? И ведь это все – драбанты, спецназ, старая гвардия! Деды! А молодые ни к черту не годятся, потому что ничего пока не умеют. Они, знай себе, галдят: “Дай, дай!..” О проклятая свинья жизни!..

– Вы еще Вадима забыли, – сказал я. – Resulting Force.

– Вот именно. Резалтинг Форс. Только почему вы решили, что я его забыл?

– Мне так показалось.

– Я никого не забыл, – он явно не хотел говорить о Вадиме. – Я помню вас всех. Я вас во сне вижу, если хотите знать. Что же, по-вашему, я не понимаю, что вот вы, лично вы, Роберт Валентинович Пачулин, лорд Винчестер, попросту гниете здесь, при мне, на тепленьком местечке, без доступа воздуха? И я знаю, кто в этом виноват!

– Проклятая свинья жизни.

Он посмотрел на меня, высокомерно задрав безволосые брови.

– Вы полагаете, я неправ?

Я пожал плечами и занялся кофейной посудой.

Конечно же, он был прав. Как и всегда. Я мог бы еще добавить всякого к тому, что он здесь наговорил. Я много еще грустного мог бы к этому добавить… Роберт лорд Пачулин, по прозвищу Винчестер… К чертям. К собакам. Не хочу об этом думать… Но почему все это – так? Ведь все мы ДОВОЛЬНЫ! Мы же все вполне удовлетворены… Проклятая свинья жизни.

– Но, сэнсей, – сказал я. – Ведь мы все довольны. Можно сказать, с нами все о'кей… Разве не этого вы хотели?

Он ответил мгновенно:

– Конечно, нет! Я вовсе не хотел, чтобы вы были довольны. Я даже не хотел, чтобы вы были счастливы. Если угодно, я как раз хочу, чтобы вы были НЕ довольны. Всегда. Во всяком случае, большую часть своей жизни… Я хотел, чтобы вы были ДОСТОЙНЫ УВАЖЕНИЯ. Ощущаете разницу? – Он поднялся, тяжело опираясь на столешницу. – Ладно. Спасибо за обед. Пойду поваляюсь немножко. А вы – уж пожалуйста – сделайте распечатку. Прямо сейчас. Там были прелюбопытнейшие повороты!

Он удалился к себе в апартаменты, а я засел за компьютер и принялся восстанавливать рабочий диалог. Никаких “прелюбопытнейших поворотов”, естественно, я в этом диалоге не обнаружил если не считать случаев, когда пацан выдавал свои ответы совсем близко к опорному тексту, и еще мне понравился “гражданин Петербурга, страшный дурак Юрий Бандаленский”. При случае обязательно преподнесу этот перл Юрке-Полиграфу, это будет “стрёмно” (как любит произносить мой непутевый племянник, ударник капиталистического труда).

В четыре часа позвонил Вадим и тусклым голосом попросил сэнсея, если можно, конечно.

– Он разлагается. На диване. Тебе срочно?

– Да нет… Не обязательно.

Он уже в четвертый раз звонил сэнсею, каждый раз “не обязательно”, и каждый раз ничего не получалось. По-моему, сэнсей явно не хотел с ним встречаться. А он этого не понимал. (Я, впрочем, тоже.)

– Ты как, вообще? – спросил я на всякий случай.

– Никак. Ты придешь?

– Куда?

– К Тенгизу.

– Когда?

– Завтра, к семи. Все собираются.

– Первый раз слышу.

– Тебе что, Тенгиз не звонил?

– Нет.

– Ну, значит, позвонит еще, – равнодушно пообещал Вадим и повесил трубку.

Несколько минут я думал о нем и опять ничего не придумал, и тут, действительно, позвонил Тенгиз и в обычной своей отрывистой манере сообщил, что “завтра… у меня… в девятнадцать. Сможешь?”.

– А в чем дело? – спросил я на всякий случай: вдруг что-нибудь изменилось.

– Надо.

– Что-нибудь изменилось? Новые обстоятельства какие-нибудь?

– Увидишь, блин. Надо же что-то делать. Выборы на носу.