Шамиль Идиатуллин - Бывшая Ленина

Лена застыла, соображая. Слов все равно не было.

– Я ему, главное, звоню раз, звоню другой. Он мне: перезвоню-перезвоню, а не перезванивает, или перезвонит, начинает говорить, а потом: ой, прости, перезвоню – отбой. И так все время. А сегодня в телике показывают то, что в депутаты пошел. Правда, что ли?

Лена метнулась глазами в Наташку, которая, как и Карина, не интересовалась ничем, кроме таблиц на экране, и с трудом произнесла:

– Саш, я не знаю.

– Ну как не знаешь, он тебе не говорил, что ли?

Лена пожала плечами, а вслух сказала:

– Нет.

– Он тебе не гово… Мам, он правда ушел, да?

Лена опять покосилась на Наташку и на Карину. Саша заплакала, и Лене стало не до Наташки и не до чего. Она принялась весело и настойчиво, как привыкла, успокаивать и урезонивать Сашу, и та не сразу, но поддалась, хоть и повторяла гундосо «Зачем, ну зачем?» и «Вы же обещали!», а вместе с дочерью успокаивалась и урезонивалась Лена, опять же, как привыкла: усыпляешь дочь – сползаешь в нирвану сама, закон жизни. Нормально все, говорила Лена, подумаешь, придумал что-то, зато оба живы-здоровы, для тебя-то совершенно ничего не меняется, хотя, понимаешь, Саша, может и измениться, – если хочешь, конечно. Я вот думаю поближе к тебе перебраться, квартиру купим, может, даже не на двоих, а большую, чтобы на всех, а? Если хочешь, говорю. Хочешь?

Лена замерла, улыбаясь. Улыбка тут же стала неудобной и глупой, потому что Саша сказала:

– Мам, а я, наоборот, вернуться хотела. Вернее, как: не очень хотела, но есть мысль, да и уговаривают.

– Зач-чем? – спросила Лена с мосфильмовским надрывом, сама его устыдилась на мгновение и тут же отмахнулась от лишних рефлексий. – Не надо сюда, ты что! В противогазе всю жизнь?! Я уж на что вросла вроде, и то не могу больше!

– Да я же говорю, на самом деле нет, но будет же лучше когда-то.

– Не будет, Саш.

– А… А зачем папа тогда это вот начал? Выборы, все это – надолго же это, получается, да?

Не знаю, хотела сказать Лена, дурак потому что, хотела сказать она, а мне плевать, очень хотела сказать, – но просто промолчала. А Саша продолжала:

– И он же не от балды, да? Его же уговорили, да, конкретное что-то сказали? Получается, есть смысл жить и возвращаться, я вот про это.

– Нет смысла, – отрезала Лена.

– А, – сказала Саша. – А квартиру, ну бывшую Ленина…

– Продать, – сказала Лена так же решительно и спохватилась: – Вернее, я думала так – или ее продать, или нашу. На Ленина же твоя, и там отец теперь – ты знаешь, да? Вот. Вам и решать. Наверное, правильней нашу продать, и денег побольше выручим, там-то у вас квартиры сильно дороже, нужно по максимуму собирать, сколько возможно. Я тебя как раз хотела…

– Понятно, – сказала Саша тем самым тоном, после которого диалог утрачивал смысл минимум на полчаса.

Что тебе понятно, чуть не спросила Лена, но это была уже гарантированная свара, которую здесь и сейчас никто не мог себе позволить, Лена уж точно. Она, стараясь не срываться в сухость, заверила:

– Саша, без твоего согласия никто ничего продавать и покупать не будет. Как ты хочешь, так и сделаем.

– Я убедилась уже, – сказал Саша. – Ладно, мам, меня зовут тут. Пока!

– Счастливо, Саш, – сказала Лена.

Она посмотрела на экран, чтобы понять, услышала ли ее дочь, спохватилась, что так и не спросила, хотя дважды собиралась, кто же уговаривает Сашу переехать – не Митрофанов же явно. Хочется, по крайней мере, надеяться на то, что человек в здравом уме не будет звать несовершеннолетнюю – хорошо, совершеннолетнюю, но очень юную – дочь жить вместе с ним и с примерно такой же юной любовницей – ладно, не такой юной, но сильно младше Лены – в маленькой квартире посреди гниющей горы, царем которой Митрофанов решил стать.

С ума все посходили, вот что. Да ну вас всех. Не хотите – не надо. Сама как-нибудь. Что-нибудь.

Лена вздохнула, подняла глаза от погасшего экрана, встретила взгляд Наташки и растерянно пояснила:

– Вот и переехала.

Сперва Лена прислушивалась к своему состоянию, потом потихонечку пыталась оглядеться, затем просто считала в такт тихому сопению.

Состояние было странным: тихая неуютность, будто долго ковыляла, терпя боль в вывихнутой лодыжке, а теперь остановилась. Боль, которая раскидывалась проволочными щупальцами до груди, стекла к пятке тяжелым глицериновым слоем и почти не чувствовалась – но не позволяла забыть: я тут, в боеготовности, жду следующего шага. Лодыжки были целы, как и все остальное, чуть ныли губы, грудь и низ живота, но какая ж это боль – просто отвык рабочий инструментарий от бурного использования. Боль не ощущалась, а была неизвестно где, но точно в Лене, где-то под расслабленностью и шумом крови, которую всколыхнуло вино и взрыв наслаждения. Вот и лежи, подумала она сердито. Тебе же хорошо было? Радуйся теперь.

Она покосилась на Алексея. В темноте, да еще на фоне светлого окна, он казался неожиданно пригожим. В полумраке не видать ни смешных, рыжей фашинкой, бровей, ни реденького рыжего чубчика: только четкий, почти римский, профиль, не слишком испорченный приоткрытым ртом, из которого с сопением вылетало кисловатое от вина, но вполне терпимое дыхание. Ее собственное, подозревала Лена, вряд ли ароматнее, несмотря на две пачки перемолотого за вечер мятного «Орбита».

Мятного вкуса и запаха Лена уже не чувствовала и не ощущала. В комнате было жарко и пахло ванильной отдушкой, которую Лена закупала на весь город прошлой осенью. И разглядывать особо нечего: помимо дивана в комнате был только большой плоский телевизор на тумбе и очень советского вида полированный шифоньер – судя по ровным отблескам, не слишком убитый и не слишком пыльный. Лена некоторое время поразмышляла о том, спит ли сам Алексей на постоянку на этом диване или держит его как раз для таких приходящих дам. Диван, судя по подлокотникам, обтянутый толстым кожзамом, в разложенном виде превращался в двуспальное лежбище, довольно удобное и мягкое даже с перебором – во всяком случае, для совместных занятий. Из-за этого час назад возникла пара неловкостей, одна из которых, насколько поняла Лена, едва не обернулась для Алексея конфузом. Может, поэтому он и попытался быть пожестче, прихватил Лену за задницу – хотя, скорее, просто неправильно ее понял, или привычки у него такие дурацкие. Лена выяснять не стала. Ее разобрало не то смущение, не то возмущение: и так имеют, да еще и за жопу взяли. Она уперлась локтями куда попало, а когда Алексей застыл, соображая, прошептала: «Сейчас-сейчас» – и заползла на помостик из подушки. Дальше стало проще.

Впрочем, с самого начала было просто. Она ему понравилась, он ее хотел, такую как есть, он не знал, какой она была, не мог упрекнуть за изменения или их отсутствие, за то, что стала грузнее и мрачнее, за седину, неухоженность, мрачность или истеричность. Она нравилась ему вот такая, нынешняя. Этого достаточно.