Шамиль Идиатуллин - Бывшая Ленина

– Ну… – сказал Иван и поежился, собираясь. – Пошли, что ли.

– Вань, погоди, – сказала Лена.

Он остановился, посмотрел на нее, на Артема. Тот чуть кивнул и пошел, огибая народ и поглядывая в небеса, к перекрестку Революции и Лермонтова.

Иван торопливо подошел к Лене, присел рядом и заговорил, глядя в землю:

– Лен, все хорошо будет. Там больница нормальная, врачи тоже, я поспрашивал, я ж со всеми перезнакомился, когда руку мне тут собирали, отделение другое, как говорится, но ребята сказали, в инфекционке очень толковые спецы…

– Нет, погоди, – сказала Лена, ловя мысль, обнаружила, что по-бабьи держит себя за щеку, сложила руки на коленях и вспомнила наконец: – Вань, ты сейчас не выступай. Не время.

– С чего это? – удивился Иван. – Наоборот же, самое время, мы ж примерно такого и ждали. То есть…

Он неловко замолчал.

– Обстоятельства изменились, – сказала Лена, скривилась неожиданно для себя, но удержалась и пояснила, пытаясь удержать прыгающие губы: – Сейчас они виновного ищут. Кто под руку подвернется, тот и виновный. По принципу «Доказчику – первый кнут».

– И что?

– Ты выступишь – ты и подвернешься.

– И что? – повторил Иван, начиная злиться. – Посадят?

– Во-первых, могут, хотя вряд ли. Но могут. Во-вторых, и это важнее: заметят и перекроют все дороги. Вообще кислород перекроют.

– Именно если выступлю?

– Да. Если не выступишь – договороспособен, с тобой можно работать. Если выступишь – смутьян. А им нельзя, чтобы смутьян оказался выгодоприобретателем. На тебе поставят жирный крест.

– Да похер, как говорится.

– Не похер. Я знаю.

– Лен, ты правда думаешь, что им тру́сы нужны и эти – у Пушкина, что ли, в школе проходили…

– «Молчалины блаженствуют на свете», – ровным голосом процитировала Лена. – Это Грибоедов. Да, именно так. А на тебе слишком много завязано, на тебе крест поставят, всё, мы без ничего остались, все сначала начинать.

– Лен, ну что ты сочиняешь. Что на мне завязано? Я как все. Я и сам не хотел, как говорится. Вон, Артема двинем, Полину, она красивая, да хоть тебя…

– Меня – исключено, остальных – без толку. От области только с тобой говорили и будут дальше говорить, если сейчас глупостей не наделаешь.

Иван вздохнул и собрался встать. Лена сдвинула маску на шею и тихо сказала:

– Иван, просто прошу. Там и без тебя есть кому.

Иван прислушался. От крыльца доносился вполне отчетливый женский голос, обитый мегафоновым металлом:

– И убрать свалку, завтра же! Пусть сами говно свое жрут, сволочи! Пусть сами дохнут! Детей же не пожалели, детей!

– Ты вот так хочешь? – спросила Лена строго.

– Чего так-то сразу? – оскорбился Иван.

– А тебе есть что сказать кроме этого?

– Да уж найду, – сказал Иван зло.

Лена смотрела на него. На Артема, который снова подошел и встал рядом, прислушиваясь, она не взглянула. Взглянул Иван, помедлил и неохотно продолжил:

– Ну ладно. А что тогда?

– Ничего. Это все – просто пар выпустить. Ничего не даст, и последствий никаких не будет. Просто возможность для нас.

– Карьеру на детских трупах делать будем? – деловито осведомился Артем, осекся под взглядом Лены и опять ушел.

– Для всех нас, – устало пояснила Лена. – Просто возможность. Надо пользоваться. А подставляться не надо.

Иван беспомощно посмотрел на нее и уставился на толпу. От крыльца доносился уже мужской голос:

– А им и отвезем! Перед губернаторским дворцом, сука, вывалим, пусть сам нюхает!

Народ взревел и заколебался в разные стороны. Что-то там происходило, за тысячами отталкивающих запахи спин и пропитанных вонью масок, в центре смрада, который Лена теперь не чувствовала. Вдалеке взревели моторы, пуская к дронам струи дыма, темного, но быстро растворяющегося, и через несколько секунд мимо по проспекту проползли несколько мусоровозов. В хвост им пристроился десяток внедорожников и седанов. Дрон следовал за колонной, как воздушный змей на веревочке, второй описывал медленный круг над площадью.

Лена проводила колонну глазами и устало сказала:

– Герои. Довезут в лучшем случае до границы Сарасовска, там их развернут, а то и примут. Админка, могут и уголовку припаять. И как минимум Сарасовск, который сейчас Чупову дружно сочувствует, через час перестанет сочувствовать. Как это теперь называется – факап, да?

– А что делать-то? – спросил Иван угрюмо. – Если вот это все…

– Не перекидывать другим на голову – это уж точно. Что делать… Разобрать свалку, прямо сейчас, как угодно: руками, ногами, всем городом неделю не вылезать, но разобрать. Что можно – сжечь, что нельзя – зарыть, предельно быстро. За месяц-полтора можно справиться. Потом обеззараживать землю, это еще месяца два. И уже сейчас начинать разбор нового мусора, чтобы шелуха отдельно от батареек.

Иван вежливо покивал. Лена продолжила:

– Вот видишь. Даже тебя тоска берет, хотя ты знаешь, что без этого никак. А остальным ты это сможешь сейчас сказать? А если даже сможешь – думаешь, тебя поймут или просто услышат?

Иван оглядел медленно, группками распадающуюся и оттекающую от площади толпу и отметил:

– Никто так и не вышел.

– А ты чего ожидал? Не ты один не хочешь бисер метать.

– Не надо так о людях.

– Я не о людях, я о бисере. Пусть будут камни, хорошо. Время собирать, время разбрасывать, время греть за пазухой. Сейчас время разбирать и выжигать свалку, метр за метром, – а мы медлим.

– Опа, – сказал Иван. – Вот я тормоз. Так вот чем этот Степан занимается.

– Какой Степан?

– Ну который бывший олигарх, привет тебе передавал, помнишь?

– А. В смысле «чем он занимается»?

– В прямом. Сидит в центре свалки, разбирает ее по кучам и жжет.

– Вот тебе и настоящий герой, – устало сказала Лена. – Пока мы тут ждем и детей травить позволяем…

Она все-таки заплакала.

Иван какое-то время страдал рядом, потом что-то сказал, тронул Лену за плечо и ушел.

Без него стало легче. Без всех стало легче. Народ расползся окончательно, осталась почти незамусоренная площадь с выплесканной мало не досуха лужей. Вдоль фасада бродили полицейские, все это время, наверное, предусмотрительно прятавшиеся где-то неподалеку.

Серое небо показало вдруг несколько неровных синих пятен и сверкнуло солнцем. Оно обвело кромки крыш и верхние рамы окон ярко-желтыми, а деревца и кустарники – салатовыми полосками. Оказывается, почки уже проклюнулись, а местами и распустились.

Лена сидела, смотрела и слушала. Очень долго. Пока не поняла, что дрожит от холода, а пальцы ног почти не чувствуются – так, скрюченная сырость какая-то.

Лена встала, размяла затекшие ноги и проверила телефон. Пропущенных звонков не было, до начала дневных посещений в больнице оставался час. Лена машинально надела ненужную уже ей маску и неторопливо пошла к больнице.