Марта Кетро - Чтобы сказать ему

– Чёртова подушка, – пробормотала Дора. – Чуть не сдохла от голода, а пузо всё равно как двухмесячное. Гормоны, чтоб их… – Тут она запнулась и с размаху плюхнулась на лавку. – Мальчики?! Ну и дела.

Закрыла лицо руками и расплакалась.

Это же надо быть такой дурой. Со своей привычкой всё просчитывать и угадывать ни на минутку не подумала, что могла залететь, и даже тошнота не навела на мысли.

Когда Дора отняла от лица мокрые ладони, всё для неё окончательно прояснилось. Быстро сложила рюкзак, взяла немного еды, стараясь не чувствовать себя воровкой, а взамен положила на стол подарок – нож «марк ли». Теперь ей не нужна сомнительная защита, а Тому будет приятно. Если бы могла, оставила бы записку, что благодарна и что хотела бы прийти к нему позже, когда разберётся со своей жизнью – ведь по карте можно не только уйти, но и вернуться. Но у неё не было даже клочка бумаги, а кроме того, Дора подозревала, что Том понял всё гораздо раньше и даже ушёл специально, чтобы она смогла принять решение.

Уходя, заглянула в сарай, попрощалась с козами и курами и убедилась, что корма и воды у них хватит на два дня.

Лет в десять Дора посмотрела мультик, историю о жизни кота, после которого рыдала как ненормальная. Ничего особенного, но там был момент, когда кот умирает от старости, свернувшись облезлой меховой шапкой, и уже закрывает глаза и проваливается в темноту – здесь Дора ещё не плакала, – а потом поднимает голову, неуверенно встаёт и, пошатываясь, тяжело уходит по дорожке, естественно, в закат. И с каждым шагом становится всё более лёгким, гибким и молодым и совсем в солнце уже входит котёнком с победоносно задранным хвостиком-морковкой. И вот тут Дора начала заливаться слезами и подвывать так, что мама прибежала в детскую, отобрала планшет и едва смогла её успокоить.

После этого родители решили, что никаких животных в доме не будет, раз ребёнок реагирует так остро. Дора и сама теперь не могла понять, чем нехитрая метафора могла зацепить девочку, ничего не понимающую о старости. Но сейчас, когда она день за днём шла в сторону дома и вроде бы начала узнавать места, в ней как будто старая полуживая кошка начала расправлять спину, потягиваться и осторожно переступать, чувствуя себя всё увереннее и сильнее. Только она шла не в закат, а к океану. В прежние времена до него приходилось ехать часами, а теперь влажное дыхание чувствовалось совсем рядом.

Но сначала Дора увидела пустырь и бар с погасшей вывеской. Часть букв отвалилась, но это точно она, старушка «Джекки». Сцена, где разыгрывались трагедия её любви и позора, и пусть сейчас это безумно смешно, тогда это была её настоящая жизнь и настоящее страдание. Люди всё время забывают, что маленький человек не равен маленькой страсти, они не помнят этого даже о себе, не говоря о собственных детях, а ведь отчаяние одинаково в любом возрасте, в детских отделах супермаркетов не продают специальное маленькое горе с карамелью, расфасованное в розовые и голубые обёртки. Нет, детям достаются такие же потери, горечь и боль, как взрослым, только выносливости у ребёнка меньше, время идёт медленней и он ещё не знает, что всё проходит. Поэтому для него любая беда навсегда, и любовь тоже.

Дора вошла в «Джекки», чувствуя себя храброй тринадцатилетней девицей, взволнованной, гордой, насмерть перепуганной и полной надежд. К счастью, её быстро отпустило. Остановилась на пороге и прислонилась к косяку, ожидая, когда глаза после дневного света привыкнут к полумраку. Бар удивительно облез и запаршивел, но всё-таки жил. На стенах сохранились выцветшие картинки с пин-ап красотками, в углу пылился музыкальный автомат – боже, они стали редкостью ещё в прошлом веке. За стойкой какой-то парень протирал бокалы, болтая с пожилой, но весьма грудастой официанткой, а на танцполе немолодой мексиканец настраивал гитару, перебирая струны и подкручивая колки. Она собралась поздороваться, но бармен поднял голову и спросил потрясённо:

– Дора?

И официантка, обернувшись, повторила за ним:

– Дора, детка! И ты её знаешь?

Красавчик бросил полотенце, обошёл стойку и распахнул объятия. Дора не могла поверить, что полуживой принц, встретившийся ей в самом начале пути, обернулся этим уверенным и довольным типом. Особенно после того, как она увидела тело в камышах – тот исход был гораздо вероятнее, чем счастливое превращение.

– Как ты, откуда…

Она не успела договорить, потому что к ним, покачивая бёдрами, подошла официантка, и Дора снова потеряла дар речи от изумления. Седые волосы с проблесками золота небрежно уложены, гордая шея открыта, синее платье, вроде бы нехитро сшитое, подчёркивает большую грудь, прямую спину и широкие бёдра. И это была Ленка, но прежняя старая безликая тётка теперь преобразилась, скинув не только годы, но и печать безнадежности.

– Так, я ещё на этом свете? Быстро скажите, что я не умерла и в своём уме!

– Не могу обещать, детка, – заметила Ленка. – Но здесь тебе нальют капельку выпивки, даже если ты прямиком из ада.

Красавчик вернулся за стойку и плеснул в начищенный хайбол хорошую порцию из квадратной бутылки с облезлой чёрной этикеткой.

– «Джек Дэниэлс»? Надеюсь, я не свалюсь тут под стол сразу же, или у вас хотя бы полы чистые.

– Обижаешь, детка, это первосортная самогонка! Разлили во что нашли. Сейчас закусить притащу, – и Ленка умчалась на кухню.

Умчалась? Ленка? Которая едва переставляла ноги? Дора не могла поверить глазам.

Красавчик тем временем принёс четыре стакана и уселся перед ней.

– Так как ты здесь оказался? – Она была готова спросить «и почему передумал умирать?», но сдержалась.

– Как и ты, шёл-шёл…

Индеец потерялся в пути, зацепившись за какую-то компанию бродяг, в которой было повеселее, чем с ним. В пути случалось всякое, но красавчик понимал, о чём хочет знать Дора, и без предисловий объяснил:

– Я потом её встретил, и мы поговорили.

«Ленку, что ли?» – подумала Дора, но решила выслушать, не перебивая.

Он уже забрался далеко на юг и с каждым шагом чувствовал, что жизнь оставляет его. Даже радовался, что перетекает в смерть медленно и без страданий, будто река уносит в море, поддерживая ласковыми ладонями. Сил хватило, чтобы собрать хворост, разжечь костёр и лечь, глядя в догорающие угли. Он не сомневался – они последнее, что суждено увидеть в жизни, и такая финальная заставка его устраивала. Розовато-оранжевое мерцание перетекало в белёсый пепел и черноту, ветер иногда взвивал искорки, тающие в темноте, и это было чертовски красиво. Глаза закрылись, но сквозь сомкнутые веки он различал короткие сполохи. А потом кто-то опустился на землю возле него.

Сначала он почувствовал запах. Немного – стиранным домашним фартуком, впитавшим ароматы выпечки и пряных трав, немного лекарствами и самую малость – лёгкими цветочными духами, которыми могла бы пахнуть девчонка лет шестнадцати. Его всегда сбивало с толку, что мама душилась «Белой туберозой», которую любила с юности. Но в ней до самого конца жила тень девчачьей наивной нежности, которая прорывалась то ароматом, то изумлённым взглядом, рассеянностью или ласковым прикосновением.