Кэти Макгэрри - Скажи, что будешь помнить

Парочка переходит на шепот, разговор продолжается, движения руками становятся активнее, а потом Холидей отстраняется и, опустив голову, начинает наклоняться. Доминик соскакивает со стола, поднимает стул и бросает его на пол. Стул грохочет, Холидей резко выпрямляется, отталкивает Джереми и просовывает голову в заднюю дверь.

– У вас тут все в порядке?

Доминик поднимает стул:

– Да. Извини. Споткнулся.

Она смотрит на него недоверчиво, потом переводит взгляд на меня и замечает лежащие на столе бумаги.

– Надумал все-таки? Подаешь заявление?

– Да.

– Класс! – С этим она и уходит.

– Почему он еще жив? – спрашиваю я и бросаю на Доминика взгляд, который, наверно, признали бы уголовно наказуемым в дюжине штатов. По некоторым раскладам получается, что я отсидел прошлый год за Доминика. Не хочет признаться, что ограбил магазин, или объяснить, почему бросил меня в тот вечер, так хотя бы прогнал этого паршивца.

Доминик не убил Джереми и не сказал мне правду. Он возвращается к столу, садится. Мы оба в каком-то чистилище. Доминик злится, что я не позвал его сыграть на гитаре, а меня бесит, что он не желает сказать правду, однако ж чувствую себя так, словно убил маленького единорога, потому что из-за меня друг такой печальный.

Пошатываясь со сна – он взял сверхурочную работу, чтобы оплатить счета, – в кухню входит Эксл.

– Холидей и Джереми опять обжимаются? – спрашивает он, потирая грудь.

– Ругаются, – отвечаю я.

– Подумать только. Как поиски работы? Мне нужны деньги от вас обоих. Или так, или зубы на полку. Выбирайте.

– Преступники нигде не нужны. – Хотя мое дело и закрыто, его детали обсуждаются в соцсетях. Да, в заголовках газет и новостных выпусков меня называют героем, но прощение и второй шанс – это только на словах. На деле же девяносто девять процентов людей предпочитают, чтобы расположение к бывшему заключенному проявляли другие.

– Чудесно. – Эксл прислоняется к столу. Судя по темным кругам под глазами, ему недостает еще нескольких часов сна. – А что у тебя?

– У меня такого оправдания нет, – говорит Доминик. – Я просто никому не нравлюсь.

– Прекрасно. – Мы все знаем, что он разбивается в лепешку, работая грузчиком на складе, и что хозяева платят ему из-под полы, экономя на налогах. А еще мы знаем, что он старается отложить деньги на операцию для Келлен. Она страдает от боли в ноге, а Доминику ее мучения как ножом по сердцу.

– Ты теперь опекун Холидей, – говорю я. – Заставь ее порвать с ним.

– Перестараемся – загоним в его объятия.

– Ее и загонять не надо. Они то лижутся, то рвут друг друга на куски. Послушай меня, их надо развести.

Брат смотрит в окно, за которым у него на глазах разыгрывается трехмерная сцена из фильма ужасов.

– В прошлом году она оказалась в постели с этим мальчишкой, а сейчас торчит с ним у дома, где я все вижу. Хорошо, что хотя бы одеты. А еще – ты, по-моему, не заметил – синяков от «случайных» падений стало поменьше.

Да, я заметил.

– Здесь она под присмотром, – продолжает Эксл. – Здесь для нее есть правила. Здесь я определяю, сколько времени ей проводить с ним и где именно. Да, не лучшее решение, но другого у меня нет.

В прошлом году, когда я поколотил Джереми за то, что он ударил мою сестру, Эксл не видел ее три недели. Меня арестовали, и в ту же ночь она сбежала. Больше он рисковать не хочет.

– Я стараюсь держать все в рамках, пока она сама не поймет, что представляет собой этот урод.

Парень клянется, что переменился, и Холидей простодушно купилась на его заверения. Проблема в том, что если она не сорвется с крючка, то станет той рыбкой, которой суждено умереть на суше.

– Думаешь, тебя еще кто-то полюбит? – долетает до нас голос Джереми, и я поднимаюсь, но Эксл хватает меня за руку.

– Попытаемся управлять ее жизнью, потеряем навсегда.

Потеряем. Мою сестру Холидей. Мне надоело терять. Я отбрасываю его руку и иду к задней двери.

– Что ты делаешь?

– Покажу Холидей, что ее любит кое-кто еще. – Я высовываюсь за дверь. – Холидей.

Она поворачивает голову в мою сторону, и тугие колечки черных волос прыгают от злости. Когда в прошлом году я встрял в их с Джереми свару, ей мое вмешательство сильно не понравилось. Не думаю, что понравится сейчас, но действую по-другому.

– У меня образцы краски для твоей комнаты. Можешь сказать, какая тебе нравится? Выбрать надо до того, как Эксл уйдет на работу. Я уже протопал сегодня четыре мили и больше никуда идти не собираюсь.

По ее лицу медленно растекается улыбка.

– Так ты хочешь покрасить мою комнату?

– Чудненько, – произносит у меня за спиной Доминик. Как будто мне нужно его одобрение.

Холидей говорит что-то – не слышу, что именно, – Джереми указывает на меня, изображая жестом торчащий из его бока нож, но тут она привстает на цыпочки и целует его. Судя по самодовольному выражению на физиономии этого придурка, он считает, что этот раунд остался за ним. Давай, урод, улыбайся, потому что рано или поздно она оставит тебя навсегда.

Холидей входит, и мы идем в ее комнату. Утром мы с Домиником заменили попорченную водой перегородку, а Эксл починил протекающую крышу. Мы договорились, что отдаем эту комнату сестре. Я размещаюсь на чердаке, где потолок такой низкий, что приходится наклонять голову, а Эксл спит на кушетке в гостиной.

Трое в домике, рассчитанном на одного. А на самом деле шестеро, считая нашедшего здесь убежище Маркуса, и Доминика с Келлен, которые вламываются сюда каждый раз, когда их папаша проникается ненавистью ко всему миру, а это случается едва ли не каждый день.

Наш дом – так называемый дробовик из 1920-х. Как объяснял когда-то отец, любой желающий мог взять ружье, пальнуть в переднюю дверь, и пуля, пройдя через все комнаты, вышла бы через заднюю стену. Здесь, в этом домишке, я и прожил всю жизнь, за исключением того времени, которое провел у матери в пятнадцать лет. Хотя часть проводки заменили в 50-х, удобства обновили в 80-е, а стены мы с Экслом покрасили в желтый, когда еще учились в школе, дом все равно воняет стариной. Но это дом, и, когда я, просыпаясь, обнаруживал, что нахожусь не в нем, у меня болело сердце.

У двери в спальню Холидей вытаскивает сотовый из моего заднего кармана и шлепается на кровать. Телефон – подарок, который мы получили вчера через курьера из офиса губернатора.

– Почему тебе дали телефон? – спрашивает она.

– Потому что ездить мне придется больше, чем они поначалу рассчитывали, и им необходимо иметь возможность связаться со мной в любое время. – Телефон – знак того, что мне предлагается и дальше играть роль танцующей обезьянки, но уже с выходом на первый план. По словам Шона, людям понравилось, что я сделал, а значит, и их отношение к губернатору улучшится. Он называет это беспроигрышным вариантом.