Лана Черная - В плену

Я киваю, будто он может меня видеть. Прикрываю глаза.

– Знаешь, а я вспомнила, – говорю неуверенно, сомневаясь, стоит ли. – Как мы катались на лошадях. Ты сильно испугался, да?

Он вздыхает и не отвечает долго. Но тишина не угнетает. Дает передышку. Вспомнить его выражение лица, когда я пустила в галоп Зевса. И иррациональный страх на дне черных, как бездна, глаз. И этот взгляд заставил натянуть поводья. Резкий рывок и злость, разбивающая вдребезги эйфорию. Его злость. От отчаяния и бессилия что-то изменить. Наверное. А может, я вновь себе напридумывала невесть что.

– Конечно, испугался, – все-таки отвечает Марк. – Потому что ты нужна мне. Я хочу, чтобы ты всегда знала – ты мне нужна. И никогда не думай, что это не так. Что бы ни случилось. Ты нужна мне.

И ты мне. Очень нужен. Но я не скажу об этом. Не сейчас. Потому что не знаю, когда случилось так, что без тебя стало невыносимо тяжело. И что я чувствую на самом деле, тоже не знаю. Слишком часто я путала одни чувства с другими, подменяла реальность вымыслом. И вместо признания совсем другие слова, едкие, язвительные. Но Марк легко парирует, и от его неожиданной веселости становится тепло. Настолько, что я чуть не попадаюсь на его расспросы о ласточке на талии. И воспоминания оживают, от которых мороз по коже. И Марк как будто понимает, не настаивает.

– Какие планы на сегодня?

– Хочу к Кате съездить, – спрыгиваю с подоконника, плетусь в ванную.

– Регин тебя отвезет, – как приказ. – И пожалуйста, будь осторожна.

– Буду.

Он поспешно сворачивает разговор, говоря, что со мной невыносимо разговаривать и не видеть. И что вообще глупо было не позвонить ему по «скайпу». И еще что-то напутствующее говорил, пока я не рассмеялась.

Просит передать Кате привет и купить ей цветные мелки и бумагу.

Я выполняю просьбу, осторожно кладу на кровать упаковку мелков и бумагу. Катя даже не оборачивается. Не отвечает на мое «привет». Смотрит в зарешеченное окно. В темных волосах, остриженных короткими неровными прядями, блестит седина. И слезы наворачиваются на глаза.

– Катя… – голос срывается, и слезы катятся по щекам. И боль сжимает сердце. – Прости меня, пожалуйста.

Осторожно шагаю к ней, но замираю в середине палаты, обращая взгляд на разбросанные по полу рисунки. Черным углем на девственно белых листах она рисовала его: острый взгляд, широкая улыбка, легкий прищур и сигарета в кулаке. Такой разный. И такой настоящий.

– Катька, – выдыхаю с восторгом и приседаю на корточки. – Ты снова рисуешь.

Собираю рисунки, краем глаза улавливая, как обернулась подруга. Смотрит внимательно, вот только… сглатываю комок. Глаза ее как будто выцвели: безжизненные, блеклые. И ни капли жизни в заострившихся чертах бледного лица. Она всю жизнь отдала ему. На бумаге жизнь ярилась и бурлила эмоциями, даже в черных линиях. В нем. И пальцы дрожат, невольно сминают край стопки. Вздрагиваю, расправляю загнутый край.

– Прости… – шепчу, откладывая листы на кровать.

Под ними обнаруживается газета с фотографией Криса на первой полосе. Яркая такая и неживая. Поднимаюсь, перевожу взгляд на портрет, где он смеется чему-то, запрокинув голову. И снова на газетный снимок. Будто два разных человека. И если на Катькиных портретах он настоящий, то в газете – фальшивка.

– Не верь, – говорю решительно, с непонятной злостью сминаю газету, заталкиваю в сумочку. – Он любит тебя, Катя. Слышишь?

– Любит? – голос ее хрустит и крошится, как лед. Я вздрагиваю. А она смотрит холодно в самую душу. – Что ты знаешь о любви, пташка? – ухмыляется и бросает слова, словно плевок. – Ты же не видишь ничего дальше своего носа? Тебя же не волнует никто, кроме тебя самой? Ты же… ты… Уходи.

И отворачивается, сжав кулаки.

– Катя, я…

– Убирайся, – рычит, уткнувшись лбом в решетку. – И Марку передай, чтобы не приходил больше.

– Ты права, Катя, – соглашаюсь. – Я отвратительная подруга. Но я знаю, что Крис любит тебя. И он отомстит.

– К черту его месть вместе с ним, – бросает устало, и кажется, злость немного откатилась в сторонку. – Не нужна мне его любовь. Ничего не нужно. И жизнь эта гребаная! – кричит, саданув кулаками по решетке.

– Катя! – оказываюсь рядом, но она разворачивается резко, отталкивает меня. Наступает.

– Я сказала – убирайся, – подхватывает рисунки с кровати, швыряет в меня. Я зажмуриваюсь, вжавшись в дверь. – И его с собой забери. Ненавижу!

Прижимаю рисунки и выскальзываю за дверь. Санитар запирает ее за моей спиной.

– Кто вас просил лезть в мою жизнь?! Ненавижу! – доносится из-за двери крик, переходящий во всхлипы.

Отчаяние душит. Устало останавливаюсь у окна в коридоре. Машинально складываю рисунки, которые расплываются перед глазами. Санитар проявляет участие, но я отмахиваюсь – все в порядке. И Катька права. Во всем.

Выхожу на улицу и замираю в проходе. А этот что здесь делает? Проворно ныряю за колонну недалеко от входа. Юрист оборачивается, но не замечает меня вроде. Осторожно выглядываю, рассматривая женщину рядом. Худая, нескладная какая-то. Но красивая, несмотря на болезненную худобу и бледность. Андрей держит ее за руку, что-то говорит, а она улыбается рассеянно.

Врач пожимает ему руку, и юрист уводит женщину. Но в конце аллеи она оборачивается, окидывает взглядом здание клиники и кажется мне знакомой. Где-то я определенно видела ее. Но где? А Андрей тем временем усаживает ее в свою машину, оставленную со стороны реки, в то время как я заехала через центральные ворота. А в той стороне, насколько я успела узнать от таксиста по дороге, – небольшой поселок в три двора. Любопытно. Что же это за женщина такая интересная и где я ее видела?

– Наконец-то я тебя нашел, – вкрадчивый голос заставляет вздрогнуть. Рисунки выпадают из рук, разлетаются.

Я оборачиваюсь, сталкиваюсь с синим взглядом.

– Ты? – выдыхаю, пытаясь отступить, но сильная рука хватает запястье, притягивает.

– Малышка, – улыбается Антон. – Как же долго я тебя искал. Родная.

Он пытается поцеловать, но я уворачиваюсь. Смотрю растерянно, не понимая, что делать. И необъяснимый страх размывает реальность. И воздуха не хватает.

– Малыш, ты чего?

Он теребит меня, целует в щеки. А меня будто парализует: ни пошевелиться, ни слова сказать. И мое молчание подталкивает Антона: он подхватывает меня на руки и сбегает по ступеням.

С неба сыплется снег. Лопатый, как насмешка зимы дождливой осени. На больничной аллее пусто. Антон ставит меня на землю, и я задираю голову в сизое небо. Из головы не выходит та женщина.

– Идем, – он тянет меня за руку. Я усмехаюсь. Идти. Куда? Зачем?

– Нет, – опускаю взгляд, всматриваясь в лицо мужчины, которого еще недавно считала самым близким и родным. А теперь? – Никуда я с тобой не пойду. Потащишь силой – закричу.