Валерий Петков - Скользкая рыба детства

Я встретил его сейчас.

И задумался – стоит ли писать роман, если он будет написан гениально другим, более достойным, хотя и не скоро?

Вспомнил о жене. Захотелось, чтобы она была здесь. Подспудная досада, оттого, что её нет сейчас рядом.

Окончательно понимаю, что мне не удастся написать роман – не хватает усидчивости, сосредоточенности.

Глубоко вздыхаю.

Открываю глаза и делаю сэлфи.

Включаю камеру, рассказываю вслух о путешествии, парении в чудесном. Слушаю и не узнаю в тишине свой голос и себя в этом повествовании.

Фоном вплывают другие голоса.

Они возвращают туда, откуда началось путешествие.

Разные люди.

Я не интересуюсь, кто они, почему сейчас присутствуют здесь. Мне не нужны посторонние.

Когда в мою тишину вероломно врывается картавый вороний крик или звонкое чириканье воробья, я это чувствую сразу.

Появляется страх при мысли, что я перейду в иное измерение, чтобы уже не вернуться.

Я выключаю камеру.

Смотрю на высокие деревья леса, туда, где условная линия очерчивает видимость, данную зрачку.

Понимаю, что ухожу. Нет – улетаю.

Легко.

Страх исчезает, я улыбаюсь.

Роняю голову на книжку, медленно превращаюсь в подвижный пузырёк кислорода.

Теперь уж насовсем.

Мне невыразимо хорошо и сладостно.

Свет фонарей на снегу – синеватый, фиолетовый в изломах. От этого ещё холодней, если долго смотреть.

Зима обильна снегом, коварна перепадами температуры. Хрусткая наледь под ногами готовит подлую подножку.

Сосульки свисают прозрачные, нацелены вниз, опасно.

Людей мало. Вечер. Будний день уставшей зимы закатывается в темень.

Автобус старый, добитый, может быть, это его последний сезон. Так жалобно он стонет на ухабах.

В салоне жарко, удушливо в зыбкой вате сизого тумана. Откуда-то снизу, из-под пола, сквозь дырявый корпус пробивается в салон дымный выхлоп солярки. Глаза щиплет слезоточиво.

Мальчик. Нескладный подросток. Черты лица мелкие, скуласт, подбородок выдаётся вперёд, и в зимней шапке голова кажется квадратной.

Он троеперстием делает проталинку в наледи окна. Дышит морозным холодом инея. Кажется ему, что это спасение от автобусного угара.

Мрак и бесприютность зимы сменяются освещёнными пятнами. Здесь люди, суетливая жизнь городской несуразности. Окраина.

Проталинка затекает студёной влагой. Пальцы холодные мальчик прикладывает ко лбу. Ему нравится.

После усиленного дыхания на ледяное окно – охлаждает разгорячённый лоб. Ему вдруг кажется, что если ещё растопить лёд пальцами, то получится дырка на улицу. Тогда он прислонится ртом к дыре и спасётся от автобусного удушья.

«Избушка ледяная, избушка лубяная», – думает он, погружаясь в лёгкое забытьё.

Большая серая папка из дерматина, с рисунками и эскизами внутри, топорщится рядом на сиденье. Две ручки из растрёпанных витых верёвок. Углы изломаны, потёрты.

Урок рисования закончен. Домой ехать почти час, с пересадкой в метро.

Он думает, как передать игру света и мягкой тени мокрой акварелью. Так, чтобы искрился снег маленькими крупицами. Короткой, точной кистью, лёгким касанием, почти неощутимым. Белое и фиолетовое. Когда снег только что выпал, пушист невесомо и не улёгся толком. Снежинки не успели сцепить друг с дружкой невидимые глазу колючие шестерёнки.

Ему кажется, что он знает.

Красное авто. В центре, ярким пятном, доминантой цвета. Блестящее авто на белом. Блики. Эффектно.

Он прижмуривается, и предметы за окном становятся колючими, искажаются сквозь смежённые ресницы. Топорщатся тонкими иглами, теряют реальные очертания.

«Выёживаются иглами».

Ему нравится слово. Оно округлое, но защищается колючками и перестало быть ругательным.

Влага медленно стекает от проталинки на стекле. Вниз, к чёрной резинке уплотнения окна. Причудливое русло. Наледь теперь похожа на прозрачный леденец.

Широким мазком свет фар, жёлтым, наискосок, полоснул равнодушно, становясь почти белым у вершины сугроба. Шарит во мраке, белой тростью слепца. Исчез.

Он смотрит в окно, улыбается, понимает – впереди у него много интересных событий.

Ему четырнадцать. Нескладный, руки из рукавов тонкими ветками.

На остановке вваливаются двое парней, с ними две девицы.

Девицы одеты ярко, не по сезону легко. Юбчонки в облипку с усилением заползают на ляжки.

Они громко разговаривают, смеются. Навеселе. Словно тесно стало в салоне.

На них исподволь поглядывают, укоряют молчаливыми взглядами усталые люди, озабоченные суровой реальностью долгой жизни в зиме.

Куртки парней одинаковые, коричневые «аляски», шуршат с мороза. Парни откидывают капюшоны с серой неопрятной оторочкой из меха невиданного зверя. Снова накидывают на голову.

Им лет по тридцать. Тот, что пониже, зыркает во все стороны, глаза серьёзные, серые, как у хищной кошки, с желтинкой крапинок. Цепко привычно ищут опасность. Небрит, острижен коротко. Говор с хрипотцой, шершавый, тревожащий. Приблатнённый. Лицо костистое, готовое держать удар.

Привычное к удару лицо.

Второй – вальяжный, расслабленный красавец. Такие обычно верховодят. И жёстко мстят. Глаза большие, маслянистые, тёмные и нагловато-прилипчивые. Лицо порочное, хитрованское.

Знает, что нравится бабам, умеет этим пользоваться сполна.

Приобнял деваху рядом. Подмял.

Товарка напротив – лицо серое, усталое, лёгкая ря’бинка делает его простым. Голову прислонила к плечу приблатнённого. Волосёнки короткими кончиками из-под вязаной пёстрой шапочки.

Жилистой рукой приблатнённый погладил её по голове. Вены вздулись. Наколочка корявая на пальцах.

Губы у девицы красной раной помады разъехались. Морщинки уже от уголков рта наметились лёгкими трещинками. Глаза пустые, чёрным подведены нарочито.

Молчит, лыбится натянуто. Терпит привычно. Рада, что хоть кому-то нужна.

Другая льнёт к вальяжному, дурочка.

Мальчик рассматривает блестящие пуговицы её курточки, пальцы с бордово-красным маникюром. Тонкие пальцы в постоянном движении. Завораживают.

Медленно переводит взгляд на узкий воротник под розовым шарфиком вокруг шеи. Подбородок мягко очерчен, прячется в складках ткани.

Лицо тонкое. Не красавица, но что-то притягивает к ней. Словно она другая. Случайно здесь оказалась, так уж получилось. Он вдруг это понял каким-то внутренним, неведомым до конца знанием, выделил именно её из этой компании.

Глаза карие, со светлыми, сумасшедшими брызгами. Весёлые лукавят, смеются. Играют с ним, как с котёнком. Кокетничает одними лишь глазами.

Всё остальное для мальчика сейчас становится неважно, куда-то проваливается, исчезает. Одежда, разговор удалых кавалеров.