Сергей Могилевцев - Азовский

– Немедленно вставай! – заорал он на меня. – Все уже давно приготовлено, а ты здесь занимаешься неизвестно какой ерундой.

– Это не ерунда, – закричали обе девицы, – это игра в бутылочку на кухне и при свечах!

Глупее ничего нельзя было сказать, ибо никаких свечей здесь не было и в помине. Но Кащей не дал мне им возразить, а, успокоив компанию тем, что сейчас вернется и доиграет в бутылочку за меня, схватил мою руку, подтащил к той самой двери, открыл ее, и, ни слова не говоря, толкнул внутрь прямо-таки с нечеловеческой силой. В комнате был полумрак, и я, перелетев через нее, очутился перед диваном, у которого на стуле сидел сам Шурик. На диване же, укрытая простыней, лежала та самая лаборантка Оля, и, блестя глазами, смотрела на меня с ожиданием. Оглянувшись по сторонам, я увидел на столе открытую книгу с изображением обнаженной Махи. Я сразу же понял, что попал на самый настоящий сеанс обольщения, и попытался спастись бегством в сторону двери, но Шурик, живо схватил мою руку, и, подведя к дивану, заставил усеется на стул.

– Вы тут поговорите немного, а я пока пойду пообщаюсь с народом, – весело сказал он, и, поднявшись, ленивой походкой вышел из комнаты.

Я похолодел. Это было еще почище Весны, и вообще всего, что я мог когда-нибудь вообразить. Я боялся поднять глаза в сторону Оли, и сидел, как дурак, ни живой и ни мертвый, застыв наподобие египетской мумии.

– Тебя ведь зовут Витя? – тихо спросила она.

– Да, Витя, – выдавил я через силу, – то есть это по паспорту я Виктор, хотя, конечно, паспорта у меня еще нет, это я так выразился фигурально, а на самом деле все зовут меня просто Азов. Это фамилия у меня такая – Азовский, хотя по паспорту я, безусловно, Виктор. – Я чувствовал, что начал нести всякую околесицу, но остановиться уже не мог. – Конечно же, кличка Азов не такая зловредная, как Баран, Кролик, или, допустим, Изя. Есть у нас в классе один такой весьма нудный тип, имеющий кличку Изя. То есть, конечно, ему эту кличку никто в глаза говорить не рискует, но за глаза все его почему-то зовут именно Изей. Между прочим, есть такой анекдот про Изю и Сарру, анекдот, безусловно, довольно глупый, но в хорошем обществе и глупый анекдот рассказать не грешно. Так вот, приходит однажды под вечер Изя домой к Сарре и начинает вести с ней всякие умные разговоры. А Сарра, конечно же, от разговоров этих совсем разомлела, и говорит этому Изе: бери у меня здесь все самое дорогое, все, что понравится тебе, то можешь и брать. И прилегла после этих слов на диван, закрыла глаза, и лежит, думает, что Изя этот кинется ее целовать. А Изя, не будь дураком, воспользовался моментом, и, схватив телевизор, быстренько выскочил с ним из квартиры. А Сарра так и осталась в дураках лежать на диване. Точнее – в дурах. Правда, смешно?

– Это ты о себе рассказываешь? – спросила Оля после некоторого молчания.

– Нет, это я об одном своем однокласснике с такой же подлой кликухой.

А о себе я тоже могу рассказать. Я обычно часто рассказываю о себе. Был, например, у меня такой случай. Возвращаюсь я как-то после охоты: ну там ружье несу на плече, ягдташ полный волоку с куропатками, собаки рядом бегут, брешут на кого ни попало, а навстречу люди идут любопытные, и все норовят в мой ягдташ заглянуть – откуда, мол, у охотника такая гора куропаток. Люди, знаешь-ли, очень любопытные существа, им до всего дело есть, и до охотников, и до собак, и до остальных любопытных вещей. Но я, конечно же, внимания не обращаю ни на кого, иду себе, поплевываю по сторонам, и прикидываю в уме, под каким соусом сегодня вечером зажарю этих своих куропаток: не то под французским, но то под голландским. Я, знаешь-ли, больше предпочитаю все же французский, особенно если он с шампиньонами, вымоченными в белом вине.

– Так ты к тому же еще и гурман? – игриво спросила Оля.

– Конечно, Оля, конечно, еще какой гурман! Я, если хочешь знать, всю книгу о вкусной и здоровой пище прочитал не менее пятнадцати раз. И с начала до конца читал ее, и с конца до начала, и в середине целые куски выучивал наизусть. Там, знаешь, попадаются бесподобные просто отрывочки. Вот такой, например: «Пиво карамельное для детей и кормящих матерей». А, каково тебе это пиво?

– Да, пиво, конечно же, неплохое. Ну, а как тот случай после охоты. Когда шел ты, нагруженный подстреленными куропатками?

– Ой, Оля, ну при чем тут охота? Ну подумаешь, ну был такой случай, ну подстрелил я этого сбежавшего из зоопарка медведя.

– Белого?

– Что? Ну конечно, ну как ты можешь сомневаться в этом вопросе!? Конечно белого, только белого, за бурого я бы и не стал браться совсем. Но это было давно, и, знаешь-ли, как-то стерлось уже из памяти. Ну какая охота в наш героический век?! В наше непростое, удивительное, я бы даже сказал – героическое, непревзойденное время. В такое время, милая Оля, люди должны думать совсем о других вещах.

– И о каких же вещах должны думать люди в такое непревзойденное время? – с интересом спросила Оля. Она уже не лежала, а, напротив, сидела на диване, замотав себя простыней и глядя на меня странным испытующим взором. Праздничный шум за дверью как-то незаметно утих, там слышалась возня, непонятные звуки, в том числе и наливаемой в рюмки жидкости, чей-то смех и сдержанный шепот. Но мы с Олей, конечно же, внимание на это обращать не собирались. Я продолжал вдохновенно врать, а она, прижав к щеке угол замотанной простыни, вдохновенно меня слушать.

– В наше непростое время, милая моя Оля, люди должны как можно больше читать газеты. Читать, читать, и – непременно о прочитанном размышлять. Неплохо также слушать по вечерам вражеские голоса. Ты ведь что думаешь, Оля, что у нашего с тобой поколения не будет уже своей Праги? Ты, может быть, считаешь, что мы на броне наших танков не войдем в какой-нибудь Копенгаген? Ты, Оля, очень сильно ошибаешься, если считаешь так.

– А чем ты еще увлекаешься, кроме этих своих Копенгагенов и вражеских голосов? – нервно спросила Оля.

– Чем еще увлекаюсь? О, круг интересов у меня, Оля, огромен. Как тебе, к примеру, тема об изнасиловании?

– Об изнасиловании? – живо спросила она.

– Да, представь себе, о самом обыкновенном изнасиловании. Точнее – о необыкновенном, ибо не может быть обыкновенного изнасилования, ибо изнасилование: удивительно, поразительно, бесподобно. Оно, Оля, поразительно отличается одно от других вещей по своим качествам и оттенком. Возьми, к примеру, изнасилование немцами партизанки Снежковой. Да какое же, Оля, это изнасилование, если оно – самый настоящий подвиг во имя родины? Или, к примеру, возьмем эту самую нашу Марусю, которую вообще изнасиловать невозможно. Потому что она патриотка и комсомолка, а патриоток и комсомолок, как ты, наверное, знаешь сама, не удавалось изнасиловать еще никакому врагу. Следовательно, выходит, что изнасилования здесь вообще никакого быть не может. Взрыв себя последней гранатой – да. Отстреливание до последнего патрона – да. Но никак, никак уж не изнасилование. Это все равно, что изнасиловать наших Маркову или Весну. Так лучше уж, если на то пошло, изнасиловать Моряковскую горку. Она хоть приятна для вида, и вся усеяна первоцветами.