Сергей Носов - Франсуаза, или Путь к леднику

За столом сын закурил. «А я бросил». – «Поздравляю». – «Еще не совсем, но почти». – «Совсем бросай». – «Спасибо за совет», – заводится Адмиралов (хотя что тут заводиться?). «Пойду на кухню», – говорит Федя. «Сиди», – останавливает Адмиралов.

Дина наготовила всего (всего понемногу). Адмиралов (он считает, что это сделал сам) тоже запек свинину в духовке. Провожая старый год, Адмиралов тост затеял, сказал несколько слов, после которых все впали в задумчивость. Разговор как-то не очень вязался. Федя салат хвалил, но формально. На вопросы о себе, совершенно невинные, отвечал уклончиво. Адмиралов спросил сына, началась ли сессия. «У всех по-разному», – ответил Федя. «Разумеется, у тебя». – «У меня? Нет. У меня еще не совсем». – «Не совсем – это что, не сдал зачеты?» – спросил Адмиралов. «А что там сдавать?» – спросил Федя. «Откуда ж мне знать, что там сдавать?» – спросил Адмиралов. «Ты меня спросил?» – спросил Федя. «А кого?» – спросил Адмиралов. «Я не знаю откуда», – ответил Федя. Адмиралов замолк. «Дина, ты, конечно, в курсе, что Кутузов не был одноглазым?» – «Правда?» – «Исторический факт, – Федя накладывает себе селедку под шубой. – Ну а то, что Иван Грозный никогда не убивал сына, это вы, конечно, знаете?» – «Правда? – удивляется Дина. – Ты знал, Андрей?» – «Чушь», – не выдерживает Адмиралов. «А картина Репина?» – спрашивает Дина. «Вот только Репин, да еще беллетристика кой-какая, фантазии на тему и ни одного свидетельства».

Общий язык все трое только один раз нашли: когда появился президент на экране – комментировали его галстук, костюм, выражение лица, – что-то в этом почудилось Адмиралову исконно родное, повеяло традицией, вспомнилось детство. Вот в те минуты и повеселели как-то синхронно, и действительно хорошо было, когда чокались под бой курантов, а сын «ура» сказал (когда-то кричал, был маленький).

Стали подарки друг другу дарить – вынимать из-под елки. Федор получил свитер. Со своей стороны он подарил отцу и Дине по книге: Дине – сборник интервью режиссера Антониони, а отцу (этого отец и боялся) – сборник текстов режиссера Пазолини. Дина сказала: «Спасибо. Буду читать». А отец просто буркнул: «Мерси».

Пазолини он не любил.

Скорее не так: он был к нему равнодушен. Да и знал плохо.

Но сыновний престранный бзик на творчестве и личности Пазолини однажды заставил Адмиралова с этим предметом определиться: нет, не любил. Не любил и не любит.

Еще половины первого не было, а сын уже собрался «к своим». Адмиралов ощущал себя уязвленным тем, что ему не следует знать ничего о «своих» Федора. А может, и к лучшему, что не знает. Они бы ему наверняка не понравились.

Ушел.

И зачем приходил? Вообразил себя Красной Шапочкой? Только Адмиралов не бабушка. Ему не нужны пирожки. Рано, сынок.

– Что скажешь? Это знак, послание? Как мне надо воспринимать? Он прекрасно знает, что я не разделяю его заскоков, что я не люблю, не люблю Пазолини, и, однако же, нарочно дарит мне этого Пазолини, которого я терпеть не могу, лучше бы подарил домашние тапочки, лучше бы вообще ничего не дарил! Гадость какую-нибудь сказал бы, и то было бы почеловечнее!

Он сам удивился своей эскападе, а уж Дина тем более удивилась.

– Не понимаю. Образованный человек. Детские стихи пишешь. Почему тебе не нравится Пазолини?

– В огороде бузина, а в Киеве дядька! – выкрикнул Адмиралов.

– Но послушай. Он тебе подарил то, что ему самому интересно. Он надеется, что тебе это может понравиться, что у вас появится что-то общее…

– Ничего подобного! Он не этого хотел! Он хотел меня поставить на место. Я не знаю, чего он хотел, но только не того, чтобы у нас появилось что-то общее! Неужели ты думаешь, он рассчитывает на то, что мы когда-нибудь будем с ним обсуждать «Сто дней Содома» или как оно там называется?

– Фильмы Антониони я с ним обсуждала, и не один раз.

– Ты просто подлаживаешься под него. К тому ж ты внушаема. Он тебе скажет «читай астрономию!» – будешь читать астрономию!

– Неправда. Во-первых, я не внушаема. Во-вторых, я смотрела все с интересом, все, что он мне рекомендовал! Я с удовольствием прочту эту книгу.

– Ой, только без этого! – сказал Адмиралов, поморщившись. – Ты обыкновенный детектив полгода читаешь.

Не надо было морщиться, это было ошибкой, сказал бы просто – не морщась, Дина бы и не заметила даже. А так:

– Я? Полгода? Это кто говорит? Ты? Ты, который не может сходить за картошкой?

Тут Адмиралов почувствовал, что задет оголенный нерв.

– Для тебя, наверное, новость, что я вкалываю с утра до ночи, что я даже вечерами составляю аудиторские заключения и беру отчетность домой? Что живу практически без выходных? При этом умудряюсь готовить обед, чтобы ты не остался голодным!..

Адмиралов испугался, что ее сейчас понесет, он спросил почти ласково:

– Динуля, это при чем?

Голос дрогнул у нее:

– Почему… почему я не могу обсуждать вместе с ним Антониони?

– Можешь! Ты – сколько угодно. Но одно дело ты, другое – я.

– А чем ты лучше?

– Я не лучше!

– Чем хуже?

– Я не хуже! Я просто отец! – с убежденностью сказал Адмиралов. – Я же не виноват, что у меня другие вкусы, другие мнения! Я не могу, не имею права хвалить то, что мне не нравится! И потом, Антониони – это не Пазолини!

– Да чем же Пазолини хуже Антониони?

– Всем!

Он бы и про Антониони тоже самое сказал, если бы спросили, чем Антониони хуже Пазолини. Всем! Они ему все не нравились. Чем – он сам не мог объяснить. Тем, что, по его представлениям, сыну должно было нравиться что-то другое. Как-то очень это все пугающе нетипично. На сегодняшний день – чересчур нетипично. Но было бы типично, Адмиралову тоже не понравилось бы, потому что он меньше всего желал, чтобы сын его был как все.

Вот его аргументы:

– Я понимаю, наши бы родители вздыхали: «Антониони!.. Антониони!» Или Бархатов, старик, он бы охал: «Пазолини!.. Пазолини!» Я бы уважал это. Даже если бы и мы с тобой вдруг прониклись: «Пазолини! Антониони!» – я бы и это уважал, потому что мы кое-что видели в жизни и у нас есть шкала ценностей… Но когда молодой человек торчит от фильмов полувековой давности и не видит ничего другого, меня это, как отца, очень и очень настораживает…

– Сам не слышишь, что говоришь. Я смотрела «Приключение», и это очень хороший фильм!

– Ты смотрела, потому что он заставил смотреть! Черно-белая тягомотина. Смотреть невозможно. Я не возражаю, пусть смотрит, если нравится, я просто не верю, что сейчас это может кому-то нравиться. И я не понимаю, что у него в голове!

Он тоже – вняв сыновним восторгам – не так давно посмотрел «Приключение», 1960, спецприз Каннского фестиваля… Куда-то плывут, лезут на какую-то гору, ищут кого-то, куда-то едут, не находят, снова куда-то едут, не находят, опять едут куда-то, и все говорят, говорят, говорят, говорят, говорят, и ничего не происходит! Он не просто не помнил, чем кончилось, он даже не помнил, досмотрел ли он до конца…