Андрей Олех - Безымянлаг

Зимонин повесил трубку. Вернуться на ТЭЦ, запереться и не отвечать на звонки. Может, лечь спать, если получится. Не думать о Снегире. Не думать о бочке. Никто не узнает. Может быть, ничего из этого не выйдет.

Инженер шел в забытьи, как при сильной температуре, и, не срезав путь до ТЭЦ, оказался перед воротами четырнадцатого завода. Бригада зэков под умелым руководством и внимательным наблюдением специалистов по установке разгружала станки. На Зимонина никто внимания не обращал, работа кипела, он был здесь лишним. Сначала инженеру стало немного обидно, но холод пробрался к ногам, подталкивая к теплой комнате.

– Знал, где тебя найти!

– Игорь, ты что здесь делаешь? – удивился Зимонин, вывернувшему из-за забора врачу. Из-за черной щетины, красных глаз и распахнутого пальто вид у Шеина был пугающий. – Застегнись, замерзнешь.

– Я ненадолго. Хотел рассказать тебе, какая я тварь. Потом уеду. Меня труповозка дожидается, завернул к тебе на ТЭЦ, хотел с тобой поговорить, тебя там нет, охранник сказал, ты, наверное, на четырнадцатом заводе со станками возишься, я приехал. И вот тебя встретил.

– Что ты хотел рассказать? – направил разговор Зимонин, гадая, откуда охраннику Жене известно о его местонахождении и почему Шеин напился до обеда. – Мне, кстати, вчера Берензон коньяк подарил…

– И мне. Я уже. Об этом и разговор, пойдем пешком до машины, я тебе расскажу, пока я пьяный. Трезвым бы постыдился. – Врач взял инженера под руку и, оступаясь на выбоинах, повел его к стоявшему невдалеке грузовику. – Меня Берензон сегодня с утра с Красной Глинки вызвонил, я приехал к нему, он меня заставил бумаги подписать. Ну, не заставил, попросил. Я же тварь, я написал. Написал, что Опарина и Чащина вскрывал после аварии, что переломы там у них… ну, неважно. Понимаешь, Саш, к чему это? Ага, к проверке. Москвичу эти бумаги тухлые впарят. А я что? Я подписал, я их сообщник, мне за это коньяк дали. А я выпил. А тебя за что коньяком наградили?

– За доски.

– Все-таки отдал?

– Нет, не отдал, они сами взяли.

– Вот поэтому я к тебе виниться, Саш, пришел, ты один держишься…

– Они из-за меня бригадира убили, горло перерезали. Если б я отдал доски, ничего бы не было.

– Говно, вот говно! – остановился врач. – Как с этим жить?!

– Иди, проспись, Игорь, – без эмоций ответил Зимонин. – И побрейся, ужасно выглядишь.

– Не могу, Саш, не могу. Вчера из несессера бритву украли, – Шеин на секунду замолк; слова приобрели для него новый смысл. – Саша, береги себя, не спорь с ними, ты один остался, кто Берензону мешает, будь осторожен.

Врач в пьяном порыве обнял Зимонина и, запахнувшись от налетевшего порыва ветра, неуклюже побежал к своему грузовику, оставив инженера наедине с холодом. «На их пути я остался один. Я следующий», – пронзило мозг Зимонина. «Я следующий, я следующий, я следующий», – повторял инженер в такт ускоряющимся шагам.

Тревога спала только после того, как он закрыл за собой дверь кабинета и включил настольную лампу, хотя на улице было еще светло. Надо подумать, как спастись. Вместо вариантов Зимонин аккуратно снял одежду и лег под одеяло с головой. «Как же я теперь усну?» – успел подумать инженер, прежде чем провалиться во тьму.

С естественностью сна он обнаруживает себя в своей ленинградской комнате: вот напротив – стеллаж с книгами, левее, ближе к двери – так и не освоенное пианино, накрытое кружевной салфеткой. Из окна льется неверное мерцание белых ночей. Но спокойствие привычной обстановки подтачивает какая-то тревога. Возрастающее и пока не пойманное волнение. Что не так? Конечно! Он должен строить Безымянку. Зимонин нашаривает тапочки, накидывает халат и, выйдя из комнаты, оказывается на крыше ТЭЦ. Здесь темно и тепло. На самом краю спиной к нему стоит седой зэк, от него словно исходит свечение. Инженер направляется к нему, но ноги вязнут в липком сером сугробе, потому что ноги тяжелые, словно станки. Разумеется, как стальные станки. Он видит сосновые доски, проложенные дорожкой к самому краю. Как можно было их сразу не заметить? По ним идти гораздо легче. Аккуратно ступая по дереву, как в детской игре, Зимонин приближается к цели. Но за мгновение, прежде чем зэк оборачивается, инженер с ужасом понимает, что обознался. Доски превращаются в труху, и ноги тонут в вязкой снежной жиже, приковывая к месту. Силуэт на краю крыши не торопится показать свое лицо. Зимонин, зная, что сейчас произойдет, успевает увидеть в его руках сияющую лунным светом опасную бритву и, захлебываясь его именем, просыпается в горячей испарине.

Инженер с хрипом втянул воздух, схватившись за горло, попытался рывком сесть, но тело его не послушалось. Сон еще держал его в тягучем плену. Как же в комнате душно, и лампа все время светила в глаза!

За окном – долгая зимняя ночь. Сколько же он проспал? Осенняя ночь. И часы он опять забыл завести. Во рту – сухость, а глаза никак не привыкнут к полутьме комнаты. Зимонин протянул руку за рубашкой, пахнет кислым потом, но не сильно. Надо сменить. В другой раз.

В коридоре темно, пусто и слышен гул турбины. Туалет на первом этаже, около проходной – ближе, но идти мимо Жени ему не хотелось, лучше спуститься в тот, что рядом с котельной, так на пути никто не встретится.

Лампочка в туалете замигала и так и не переставала моргать, пока Зимонин справлял нужду, а потом умывался над стальной раковиной. Зеркала не было. Инженер провел влажной рукой по волосам и подумал, что стрижка не помешает. Следующее движение по щекам и подбородку напомнило, что бритву он с собой не взял, она наверху, в кабинете. Одного простого слова хватило вернуть все волнения.

Гул турбины из привычного превратился в тревожный, покой пустых коридоров стал пугающим. Зимонин торопясь поднялся к себе на этаж. Дверь кабинета открыта, хотя он помнил, как ее закрывал. Страх зашумел в ушах, но непреодолимое любопытство, замедлив шаги, стараясь ступать бесшумно, притягивало его к комнате.

Инженер остановился в метре от цели; сквозь узкую щель виднелся диван со скомканным одеялом и измятой подушкой. Больше ничего. Если распахнуть дверь, быстро взглянуть, а потом побежать вниз по лестнице к Жене с табельным оружием, может получиться. Но ведь убийца, чье короткое имя Зимонин боялся произнести сейчас даже про себя, не так глуп. Он наверняка ждет за дверью, слившись со стеной, чтобы, когда инженер пройдет несколько шагов, одним движением сзади полоснуть по горлу.

Зимонин не торопясь втягивал воздух, стараясь учуять густой запах махорки, медленно и неслышно выпуская воздух открытым ртом. Голова его закружилась, за дверью раздался шорох, но что это, было неясно из-за гула турбины. И вдруг инженер различил отчетливый аромат. Это духи.