Дмитрий Липскеров - О нем и о бабочках

А потом старший Иосиф заболел. Начиналось все как обычная простуда, с соплями и кашлем. Двадцатитрехлетний молодой человек не понимал, что с ним происходит и отчего все так плохо в нем. Он перестал сосать пересохшим ртом материнскую грудь, утерял физическое влечение и все держал свою голову в слабеющих ладонях, пытаясь выдавить из черепа нестерпимую боль. Он рычал, но сил в его организме сильно убыло, а потому рык не львиным был, а кошачьим. Все средства перепробовала Даша, даже топленый олений жир внатирку и внутрь. Но тщетно, а потому женщина решилась вызвать скорую, которая увезла его и ее в ближайшую больницу, а маленький Иосиф остался в группе продленного дня, где обыгрывал всех подряд в шахматы, даже старшеклассников.

– Он неврологический! – неустанно повторяла в больнице Даша. – Он сам на вопросы не ответит! – объясняла медсестре.

Как оказалось, объяснять ничего и не надо было. Вышедший к матери пожилой врач с калининской бородкой рассказал, что у молодого человека какой-то мудреный менингит и что же мамаша раньше к медицине не обратилась? – попенял.

– Идите прощайтесь, – сказал доктор.

Она еще не понимала, а потому спросила:

– Надолго? Я здесь, на диванчике, подожду…

– Он умирает… Да-с, надолго. Очень…

Она стояла в коридоре, чувствуя, как ее ноги врастают в пол, отяжелевшие, словно бетоном налитые. Когда до нее дошел смысл сказанного, она шатнулась в сторону палаты, где умирал ее сын и муж. На негнущихся ногах прошла внутрь, оглядела склонившихся над Иосифом врачей и сведенными губами попросила всех уйти, оставить ей хоть две минутки его жизни… А потом, оставшись наедине с ним, прилегши на больничную кровать, она вытащила правую грудь, поднесла ее к мертвенному рту сына и, надавив на нее, выцедила каплю. Иосиф краешком серого языка поймал ее, втянул язык обратно и в одно мгновение умер.

Хоронили старшего Иосифа на каком-то деревенском кладбище в Козино, возле Солнцево. Все было обставлено просто и совсем дешево. Без батюшки, без приглашенных, только с маленьким сыном, она стояла над свежей могилой и стучала палочкой в детский барабан, словно шаман бил в бубен.

И не ведала Даша, что на другом конце города Москвы в тот же день умерла молодая женщина от недиагностированной болезни. Ей было столько же, сколько и старшему Иосифу, и у нее осталось дочь… Надо добавить, что умершая женщина в свою очередь была дочерью некоей Марии, попросту Маши. Той Маши из валютного магазина, с которой когда-то, в те времена, когда жизнь казалась вечной, провел веселую ночь молодой Иратов…

И зажила Даша с маленьким Иосифом сиротливо. Молочный ручей в грудях пересох, женщина от страданий сделалась худой и мосластой, только лицо оставалось круглым. Ей каждую ночь снился умерший Иосиф, она мучилась виной, что не уберегла сына и мужа, понимала, что от невежества случилась трагедия. Она тихо выла в подушку, чтобы не напугать ребенка, и все больше удивлялась, что сын ни разу не вспомнил отца.

– Не держи в себе! – обнимала Даша Иосифа. – Выпусти птицу смерти, станет легче.

– Ее нет во мне.

– Просто ты не хочешь вспоминать отца, а надо, ведь он твой отец. Я вот своего все время вспоминаю, деда твоего, Иосифа Бродского, нобелевского лауреата, еврея.

– А я не вспоминаю.

– Почему? Поедем в воскресенье на могилку?

– Там холодно и ничего в земле нет.

– Отец там твой зарыт.

– Тело его зарыто. А отец нынче в другом месте.

– У Бога? – спросила Даша.

– Кто такой Бог?

– Это Тот, Кто нас создал.

– Значит, у него. И зачем тогда ходить к могиле, если отец оставил свой сломанный скафандр, уйдя к… Богу, а мы этот ненужный скафандр закопали? Сто ́ ящую вещь отец бы здесь, в яме, не оставил…

Даша никогда не слышала столь непонятных речей от своего сына, а потому смотрела сейчас на него словно на перерожденного. Вероятно, она упустила момент возрастания ума Иосифа, будучи поглощенной больным приемным сыном, физическими отношениями с ним и его будущим.

– Сыночек, – поведала она, – я не была рождена умной, оттого знания ко мне пришли, но я их не впустила, не понимала, для чего они. А потому то, что ты говоришь, мне непонятно.

– Ты моя мать! – по-взрослому признал Иосиф. – Нет ничего главнее матери и отца в жизни. Отец ушел, только ты у меня осталась. И мне не важно, сколько ума тебе отпущено… – Мальчик приблизился к матери, обнял ее за талию и прильнул к груди, самому безопасному месту для каждого человека. Она обняла его за голову и целовала долго и страстно, как будто целовала сразу двух Иосифов, или трех, считая отца-поэта.

– И у меня разума нет, – заплакала Даша. – И у твоего отца не было. Все в тебе встретилось и перемешалось. В твоей голове наш разум…

Они жили-поживали, не чувствуя времени. Даша постепенно перестала так глубоко горевать, отпустила птицу смерти за пределы Вселенной, радуясь, что подросший сын замечательно успевает в школе, выигрывает все олимпиады, на которые его посылают, и имеет уже несколько грамот с подтверждением, что он призер разных шахматных соревнований среди взрослых. Как-то к ним в школу приехал экс-чемпион мира Валерий Эстин и провел сеанс одновременной игры. В последнее время он делал это нечасто – и силы были не те, да и интерес был давно удовлетворен… Принимали участие как школьники, так и учителя. Все проиграли, в том числе и Иосиф Бродский. Но юноша в середине партии сделал такой необычный ход, что Эстин сидел над доской в течение следующих трех ночей, пока не понял, что сей ход был революционной новацией, трансформирующей все идеи сицилианской защиты. Уже позже эта фантастическая стратегия открытия была продана действующему чемпиону мира, который использовал новинку в матче с претендентом, благодаря чему остался с шахматной короной. Эстин послал в школу в Беляево своего товарища, Митю Шварца, математического теоретика и доктора наук в придачу. Задание у сорокалетнего ученого было простым – выяснить уровень IQ юноши.

Завуч, конечно, не могла отказать людям, столь влиятельным в своей стране и даже во всем мире. Для общения с математиком был выделен целый класс, в котором учились первоклашки, сегодня ради тестирования отпущенные по домам. В школе объявили день повышенной тишины.

Иосиф зашел в класс, когда там уже обживался математик Шварц, доедающий пирожное эклер, крошки от которого разлетались по всему помещению. У ученого была копна рыжих волос, лицо в веснушках, а глаза прятались за толстыми стеклами очков.

– Митя, – представился доктор наук и протянул подростку руку.

– Иосиф.

Познакомившись, они уселись за последнюю парту. Эти двое были чем-то похожи друг на друга, хотя Митю Шварца никак нельзя было назвать красавцем.