Иван Зорин - В социальных сетях

Зинаида сощурилась:

– Хотите сыграть на раздевание?

– В определенном смысле. На кого укажут зубцы, тот обнажает неприятную для себя правду. Идет?

Зинаида кивнула. Вилка застыла, указав на Сидора.

– С детства был везучим, – вздохнул он и рассказал про ракушек, которых собирал на морском берегу, копошась, как краб, в месиве из тины и гниющих моллюсков, пока мать, усевшись по-турецки на полотенце, загорала с любовником, про отца, смеявшегося над его неуклюжими попытками освоить горные лыжи, про то, как разрывался между разведенными родителями, как паром между берегами.

– А по-моему, у вас было счастливое детство, – сказала Зинаида, когда он замолчал. – Разве это воспоминание так уж неприятно?

– Детство у всех счастливое, оно у всех лучшая пора. Потому что дальше – хуже. Крутить?

– Нет. Раз дальше – хуже, значит, и скелетов в шкафу больше. Мы договаривались поднять со дна всю горечь, так что ваш рассказ не засчитывается.

– Хорошо.

Сидор достал сигареты, закурил и без утайки выложил про жену-невидимку.

– Это я и так знаю, – вставила Зинаида, когда он сделал паузу, расплющив окурок в пепельнице. – Читала на сайте.

– А про измену? С моим начальником? – Сидор потянулся за новой сигаретой. – На корпоративной вечеринке, куда пришли с женами. Гадко вышло, пошло…

– Я поняла, подробности не обязательны. – Зинаида на мгновенье задумалась, кусая заусенец. – А вы отомстили?

– Кому? Ей? Или начальнику? Нужно было переспать с его секретаршей?

– Вроде того. Чтобы было не так обидно.

– Уравнять счет? Но семейная жизнь – не футбол, тут 1:1 бесконечно хуже, чем 0:0. А каждый гол забиваешь в свои ворота. Вращать?

Зинаида накрыла его руку ладонью:

– Не надо. Теперь моя очередь.

Уткнувшись в тарелку, она рассказала про раннее замужество, жизнь без любви, про свой роман с директором школы, про то, как коротает за тетрадями свой бабий век.

– Жизнь прекрасна, – закончила она, ковыряя вилкой овощной салат. – Только люди портят ее друг другу.

– Мы рождены для рая, а живем в аду, – вздохнул он – А где у вас гостиница?

– Недалеко, я покажу.

Дорога в два квартала заняла полдня, они то и дело останавливались, Зинаида садилась на чемодан Сидора, а он, возвышаясь над ней, говорил, говорил, говорил… И в его речи не было ни слова о работе. Мимо плыли прохожие, а номера на домах сменялись с частотой тысячелетий. Зинаида не узнавала родной город, ей казалось, что она в сказочном путешествии.

– Торопятся те, кто ищет, – прочитал ее мысли Сидор Куляш. – А мы ведь нашли?

Зинаида смущенно кивнула.

– Зайдите вечером, – обнадежили их в переполненной гостинице. – Возможно, номера освободятся.

На Зинаиде не было лица:

– Что же вы теперь, уедете?

– Ну, еще не все потеряно. До вечера есть время.

Зинаида проглотила слюну.

– Поймите, я бы вас пригласила, но у меня сестра с ребенком…

– Ну что вы, об этом не может быть и речи. А у вас бледный вид.

– Похоже, у реки немного простудилась.

И опять они шли, взявшись за руки, вдоль извилистой набережной, и опять Зинаида слушала Сидора, не замечая его неуклюжей, расплывшейся фигуры, похожей на знак доллара. Ветер трепал ее темные волосы, и она снова чувствовала себя студенткой, увлеченной лектором. «Встретила ревизора?» – прислала ей эсэмэску Степанида. «Встретила нечто большее», – ответила она. Степанида была заинтригована. Она тотчас оставила бесполезную грызню в Интернете с Модэстом Одинаровым и, нацепив черные очки, отправилась на розыски сестры.

– И род приходит, и род уходит, – изрекал Сидор Куляш, в очередной раз опустив на землю чемодан. – Мы вылезаем из пеленок, ходим в школу, учимся там всему понемногу, влюбляемся, создаем семью, заводим детей, которых норовим подбросить родителям, стираем их сопливые пеленки, водим их в школу, где они учатся чему-нибудь и как-нибудь, смотрим, как они влюбляются, заводят детей, которых норовят нам подбросить, и весь смысл этой суеты в том, чтобы не останавливаться и не задумываться: а в чем смысл всей этой суеты?

– Быть может, в мгновеньях счастья, – запрокинув голову, сказала с чемодана Зинаида.

Сидор Куляш осторожно поднял ее двумя пальцами за подбородок и поцеловал. Их обтекали прохожие, Зинаида стояла на цыпочках и обнимала Сидора, как жены после войны обнимают на вокзале мужей.

Эту сцену, спустив на нос очки, издалека наблюдала Степанида Пчель. Ахнув, она схватилась за сердце, потом ее рука скользнула в карман за пудреницей с мятым окурком, который красным сигналом SOS повис на губах. Сидор Куляш с ее сестрой уже исчезли за поворотом, а Степанида все стояла и курила, не замечая, что обжигает губы, вспоминала прошедшую жизнь и думала, что спела свою песнь, не зная слов. Ветер относил дым все дальше – мимо пыльной витрины булочной, улыбавшихся прохожих, протыкавших его своими носами, вниз к набегавшей волнами реке, где он исчезал, растворяясь в лиловом поднимавшемся мареве, и, глядя на него, Степанида остро осознала, что ей осталось лишь менять крашеные парики, искать утешения в вине и танцевать вальс в обнимку с собственной тенью, напевая вздорные слова собственного сочинения.

Время пролетело быстро, Сидор Куляш держал в голове совет подойти в гостиницу вечером, но им не воспользовался. Вечером он стоял в очереди, покупая билет на поезд.

– Один до Москвы? – подняла голову кассирша.

Сидор взглянул на Зинаиду.

– Давайте два, – решительно сказал он. Отойдя с билетами от кассы, взял Зинаиду под руку: – Я угадал?

Зинаида зарделась и чихнула. А через час поезд, глотая шпалы, отстукивал: «В Москву! В Москву! В Москву!»

Так Степанида Пчель, разрушив свое счастье, создала чужое. Сняв в прихожей очки, она долго смотрела в зеркало и видела в нем изможденную женщину, обреченную до конца дней на городские сплетни, интернет-троллинг и вечерний пасьянс. Потом она достала губную помаду и подписала под своим отражением на стекле: «У нее все было в прошлом, в котором ничего не было». Махнув рукой, Степанида прошла в комнату, склонилась к спящей дочери, на ангельском лице которой еще не проступили заботы, и неожиданно для себя тихо рассмеялась.

Был поздний вечер, но жара, измучившая всех в это злое лето, еще не спала. За окном чернели кусты смородины, двускатную крышу тихо скребли яблоневые ветки, которым на чердаке отвечали мыши. Зинаида Пчель отложила лист бумаги и, достав из ящика пепельницу, закурила. Уже месяц ее бил по утрам кашель, и, сокращая ежедневное количество сигарет, она дала себе слово курить, только закончив новый рассказ. Зинаида была нервной, рано увядшей учительницей русского языка и хваталась за сочинительство, как за соломинку в море одиночества. Лучшие годы Зинаида провела в забытом богом провинциальном захолустье, откуда в молодости выезжала только на учебу в университет, у нее никогда не было мужа, не было сестры с ребенком, не было романа с директором школы, она чахла от тоски и в интернет-группе присутствовала еще в двух образах: Степаниды и Аделаиды.