Павел Крусанов - О людях и ангелах (сборник)

Жаль, что Нестор со своей Большой тетрадью катил за нами следом в машине Рыбака. Он бы не постеснялся и непременно задал уточняющий вопрос, который, каюсь, и мне помог бы прояснить туман пророчеств, изрекаемых Брахманом. Нет, я вполне понимал смысл послания, но… Я думаю, это не стыдно – признаться, что тебе недостаёт ума. Напротив, подобное признание недурно человека аттестует, возвышает его, отмечает, что ли, гордым клеймом личности. Мне вот ума недостаёт определённо. И не для того, чтобы глотать взахлёб скачущие по непереводимым терминам глаголы делёзигваттарий . Для этого живой ум не очень-то и нужен. А вот хотя бы для того, чтобы, оставаясь частью мира человеков, всё-таки воспарить над ним, как мошке над циклопическим червём, и увидеть волны дрожи, вблизи кажущиеся не более чем конвульсиями, перекаты кожных складок, все эти мышечные сокращения его огромного тела, и постичь – куда же он, мир этот, ползёт. Чтобы прозреть мир во всех его неясных сочленениях и понять, какое превращение он нам и самому себе готовит. Чтобы… Чёрт! Мне даже не хватает ума, чтобы толково сказать, для чего мне его не хватает.

– Хулим всё и хулим, а чтоб и нам чего-нибудь у англосаксов не занять? – Мать-Ольха, обделённая вниманием, выпустила своё язвящее недовольство на прогулку, решив, должно быть, что вредно долго держать такого жильца взаперти. – Вон как они свои талантишки пестуют. А у нас для наших дарований вместо заботы и поощрения – если не тупое равнодушие, то зависть, злоба да ушаты нечистот. В слоновью кожу надо обернуться, чтобы ступенька за ступенькой до признания дойти.

– Эта добродетель – забота о талантах соплеменников – отпускается только в комплекте, – заметил я. – Вместе с заносчивостью, то есть убеждённостью в собственной исключительности, и необходимой в этом случае для внешнего коммуницирования двойной моралью.

– Да хоть бы и так. Ну а свобода выбора? – не унималась Мать-Ольха. – Она в каком комплекте отпускается? Почему мы, забывая о вольном духе и разнообразии жизни, из всех возможных вариантов постоянно предпочитаем выбирать между плохим и очень плохим, как между двумя упырями?

– Тебе не даёт покоя твой общественный темперамент, – пришёл мне на выручку Князь. Он смотрел вперёд и, кажется, сам был уже там, впереди, на бегущей точке собственного взгляда. – Ты увлекаешься игрой теней, пытаешься принять её всерьёз и так-таки в итоге принимаешь. Но в глубине сердца сама не веришь в то, что говоришь. И правильно делаешь. Всё это пламенное правдолюбство – не более чем риторика. Яркая, обжигающая, но риторика. Иначе сердце твоё давно бы не стерпело и лопнуло от горя и гнева.

– Что значит игра теней? О чём ты говоришь? Это моя жизнь и жизнь тех, кто меня окружает. Ничего более реального на свете для меня не существует.

– Я тоже за свободу выбора. – Князь будто не замечал пульсирующего в голосе Матери-Ольхи критического заряда, вот-вот готового обернуться испепеляющей молнией. – Но я люблю Бога. И мне дорого то, что любит Он. Поэтому мой выбор – это выбор Господа. Согласен, такое положение вещей с подсказки чёрта легко можно интерпретировать как неспособность к выбору. Но таков наш дар. И он, в свою очередь, отпущен нам в комплекте с всемирной отзывчивостью души и ревностью к благополучию соседа.

Воздух в салоне машины заискрился, но гром не грянул. Не успел. Мы уже выезжали из Павловска – до перекрёстка с магистралью оставалось метров двести.

– Стоп. – Брахман впечатал в брешь между мной и Князем вертикально поставленную ладонь.

Славившийся отменной реакцией Князь резко ушёл на обочину, так что Рыбак проскочил мимо и затормозил уже впереди нас. Князь, я и едва не угодившая из-за лихого манёвра носом в пудреницу Мать-Ольха выразительно посмотрели на Брахмана. Глаза его были закрыты, лицо как бы устремлено вперёд и вверх, кадык под подёрнутым растительностью подбородком недвижим, дыхание мертво. Так длилось долго – кажется, я пару раз успел моргнуть.

– Нам не надо на прежнее место, – наконец сказал Брахман и открыл глаза. – Нам надо ехать прямо.

Впереди была трасса «Дон». За перекрёстком, на котором, дабы возвратиться в Белогорье, к монастырской горе, нам следовало повернуть налево, второстепенная дорога уходила прямо, на Калач. Этот маршрут подробно мы не изучали, поэтому я на правах штурмана извлёк из щели между моим сиденьем и тоннелем с рычагом коробки передач атлас, и мы с Князем углубились в карту. Дорога на восток, по существу, была тупиковой: от Калача можно было идти либо на север, либо на юг, либо, немного проехав за Калач, опять же на север. Ни на какой иной столбовой хайвей там было не перескочить. Разве что через Урюпинск – на шоссе Москва – Астрахань, но удобней было сделать это раньше, сразу за Воронежем…

– Ну, – Князь поднял раскрытый атлас так, чтобы туманная перспектива была видна Брахману, – и куда?

– Прямо. – Брахман на карту даже не взглянул. – Там лес. Там Жёлтый Зверь. Он рядом. Он нас ждёт.

Выйдя из рыдвана навстречу подошедшему Рыбаку, договаривавшему какие-то слова в новую болталку (вспомнил номер деточки?), Князь, окатив товарища испепеляющим взглядом, положил атлас на капот и что-то некоторое время объяснял строптивому обормоту, водя пальцем по вздыбленному двумя волнами, бледно раскрашенному развороту с наброшенной на рисунок крупноячеистой паутинкой. Рыбак по привычке балагурил, бранился и несдержанно жестикулировал.

Нынешний день выдался длинным. Очень длинным. Подробно описывать его финал не буду – так, пару штрихов. В нескольких километрах от трассы, за мостом через едва заметный под ним ручеёк, свернули налево, к Елизаветовке, ибо в ту сторону устремилась рука Брахмана. За посёлком расстилалась степь, частично распаханная под сельскохозяйственные нужды, частично пребывавшая в первозданной дикости. По левую руку кое-где виднелись овраги и островки деревьев, по правую – покатые балки с клочками кустарника. Все в машине молчали, стараясь не мешать Брахману, подвисшему в состоянии приёма над тёртым кожаным сиденьем, вести нас по эфирному чутью к цели.

Дальнейший путь до Воронцовки я пропустил вовсе, поскольку оживил планшет и погрузился в несторовские выдержки, снабжённые на этот раз особенно богатым визуальным рядом.

23 января

В петербургском Манеже перед закрытием выставки «Весь Петербург» – очередное действо «Незримая Империя» с презентацией одноимённого сборника актуальных сочинений членов белой стаи. В программе звучат Двенадцать тезисов Одихмантия, две песни Гусляра, а также доклад Брахмана, выступление Князя, свободный комментарий Матери-Ольхи, лирическое отступление Нестора и призыв Рыбака участвовать в акции «Прощание с небесной сайрой»: желающим предлагается отведать бланшированной в масле сайры, законсервированной на острове Кунашир (на пиктограмме консервного завода изображён вулкан Тятя), о котором вновь заговорили духи внешней политики (съедено двадцать шесть банок).