Павел Крусанов - О людях и ангелах (сборник)

18 марта

В университете на кафедре философии дебаты по случаю выхода в свет сборника последних трудов Брахмана. Члены белой стаи, участвующие в обсуждении, соглашаются с мнением доцента Тумак-Секунды: «Не метафизика нужна Брахману, а Брахман – метафизике».

В тот же вечер в клубе «Аквилон»: на фоне выставки, посвящённой кошкам, – представление книги Одихмантия «Брысь!». По случайному стечению обстоятельств автор сидит под работой фотохудожника Вощины «Сфинкс». Между тем в книге Одихмантия описан натуральный сфинкс, и роль его в повествовании зловеща. Во время выступления Рыбака, объясняющего, почему произведение Одихмантия ему понравилось, в помещение входит живая кошка, изрядно пугающая аудиторию.

16 мая

Коллективное действо белой стаи в Москве в Зверевском центре современного искусства.

Развёрнутое сообщение Одихмантия о енисейских наскальных рисунках энеолита, завершающееся рассказом о поведении змей во время половодья.

Фундаментальный доклад Брахмана о состоянии дел в плёнке нашего мира и сопредельных мирах дна и покрышки.

Мать-Ольха повествует о пользе деторождения, природных недостатках «мужского миропорядка», обусловленных свойственными ему стратегиями угнетения, а также делится соображениями о природе древесной души.

Сообщение Князя о крымской жужелице. С переподчинением Крыма Украине, отмечает выступающий, поголовье крымской жужелицы стремительно сокращается.

Нестор рассказывает о новых тенденциях в изучении половой конституции петербургских памятников.

Дольше всех выступает Рыбак. Он начинает с рассказа о биологии сайры и заканчивает биологией корюшки, по ходу речи делясь сведениями о немецких лётчиках, технических характеристиках самолётов времён Второй мировой и о трагической гибели линкора «Марат».

– А сейчас Брахман покажет, как в Петербурге едят корюшку, – объявляет публике Рыбак, после чего Брахман отрывает корюшке голову и опускает, к восторгу москвичей, рыбину целиком в рот.

Далее белая стая угощает собравшихся – ещё в Петербурге Рыбак нажарил корюшки пять килограммов.

Гусляр исполняет духоподъёмные песни.

8 июня

Непреднамеренный бойкот общегородской выставки петербургского искусства в Мраморном дворце, куда белая стая была заблаговременно приглашена в качестве актуальных художников и где для их визуальных объектов отводилась часть выставочных пространств. Причина бойкота – забывчивость, вызванная вовлечённостью в иные дела. Осознав случившееся, члены белой стаи испытывают потрясение. Внеочередное застолье проходит бурно.

Брахман объявляет постыдный эпизод «преступлением перед хюбрисом».

Князь высказывает подозрения о кризисе движения.

Нестор предлагает неучастие в выставке интерпретировать как ноль-акцию.

7 сентября

Набережная Грибканала возле дома процентщицы Алёны Ивановны. Члены белой стаи Князь, Рыбак, Нестор, Мать-Ольха и Гусляр осуществляют водозабор для действа «Посев», намеченного на 8 сентября в Москве.

8 сентября

Москва, Зверевский центр современного искусства. Действо «Посев», приуроченное к представлению сочинения Нестора «Пых».

Пластмассовые квадратики с буквами русского алфавита из комплекта игры «Эрудит» с наступлением темноты сеются в московскую землю в сквере у Зверевского центра и поливаются водой из Грибканала, взятой накануне возле дома процентщицы Алёны Ивановны (ответственный за водозабор – Князь).

Одновременно Рыбак, пленённый паразитарными смысловыми возможностями, осуществляет несанкционированное закапывание в землю копчёного свиного языка, зачем-то привезённого им из Петербурга. (В столичных бюллетенях этот жест будет интерпретирован как «похороны языка московского горлобесия».)

Гусляр исполняет духоподъёмные песни.

Фотографии были весьма забавны. Особенно удались снимки забора воды из Грибканала и поедания корюшки, целиком, как шпага в глотке факира, исчезающей в разинутых ртах разгулявшейся публики.

В этот момент мы въехали в Воронцовку, и Князь, щурясь на низкое солнце, объявил, что пора искать место для лагеря.

Пока колесили по оплетавшим Воронцовку просёлкам в поисках подобающего клочка пространства, видели двух лис и одного стоящего у норы байбака, гневно освиставшего наши тарахтелки. Речка Осередь, изображённая на карте довольно привлекательно, в действительности оказалась жалким ручьём с мутной водой и заросшими камышом берегами. По соседству с приглянувшимся было прудом обнаружился огороженный жердяным забором скотий выгон, откуда несло как из хлева (реплика Рыбака: «Как скверно пахнет ваш свежий воздух»). В итоге встали в голой степи, на холме, за полосой молодой древесной поросли, окаймлявшей идущую по склону холма полевую дорогу. И только уже возведя палатки, отпущенные подслеповатой нуждой торопливого обустройства, увидели на тёмном северном горизонте щетинящийся лес – огромный, мрачный, источающий из гущи грубого меха желтовато-белёсый туман.

Не знаю почему, но вид этот растревожил нас. Поэтому, после молчаливого ужина на нежданно поднявшемся ветру (для ободрения и привлечения удачи пустили в ход живую воду), прежде чем расползтись по палаткам, мы сговорились о порядке караула.

Дерево стояло тут издавна, и не было в соседстве великана, способного поведать, что здесь творилось прежде, до того, как выпустило дерево свой первый лист. Оно само было великаном – за стволом его мог спрятаться олень, а в кроне без следа растворялся любой птичий табор. Оно было выше всех собратьев в округе, помнило то, что иные считали преданием, и тенью своей держало в страхе и смирении потомков, желавших вознестись на кормящей его корни земле. Сотни лет оно пробуждалось среди набухших водой мартовских снегов, рождало лист, бушевало зеленью и кормило лесное зверьё желудями, сотни зим стояло в тяжёлой дрёме, и заледенелый сок рвал его тело, оставляя в память о холодном сне влажную сочащуюся рану. Счёт жизни его был велик, память его росла кольцами, число их не ведало и само древо.

Там, в кольцах, хранились воспоминания, словно письмена в свитке, словно пёстрые бутоны в рулоне ситца. Иногда они проступали, расплывались на скрытых в глубине ствола волокнах, точно цветные чернила на промокашке, и дерево вновь проживало былое: косулю драла волчья стая, Яга летела в ступе сквозь пущу, куница давила мышь, медведь, помечая хозяйство, когтил над мохнатой головой кору, накалывал леший про запас грибы на сучья и откликался на лесные шорохи эхом, прыгала на плечи охотнику, топчущему тирлич-траву, жёлтая рысь, ломали ноги кони степняков в волчьих ямах лесного народа, клыкастый секач, ощетинив холку, загонял на клён росомаху, играли лисята на солнечной плешке, сшибались рогами в поединке олени, срывался с ветки в бесшумный ночной полёт за мышью красноглазый филин, стонали под топором на лесной окраине братья-исполины…