Ариадна Борисова - Всегда возвращаются птицы

Умерла Суламифь… Эмилия Хомякова подтвердила догадку, уронив на стол шпильку с голубой бусиной: «Под кроватью нашла». Подколола отравленной шпилькой. Дерзкий красавчик, надменный мальчишка вскрыл запечатанный источник. Что ж, поделом тебе, Гусев.

Ручное скотство в туалете Борис Владимирович должен был совершить как ритуал над могилой любви. Излились, точно лава из лопнувшего фурункула, лихорадочный жар, пронзительный пот, романтика, песнь и страсть. Послушание плоти, вышедшей из-под контроля разума год назад, наконец-то вернулось. Борис Владимирович почувствовал себя отрезвевшим, легким, почти счастливым. Распаренный, умиротворенный, в новой, купленной на толчке и необыкновенно его молодившей болоньевой куртке «маде ин итальяно», шел он домой и думал о том, что мало ценил свое холостяцкое счастье. Вспомнилась женщина из предпоследних перед Суламифью. Как ее звали – Галя? Люся? Надо же, забыл. Повторял подзабытые имена, когда-то одетые живой теплой плотью, посматривал на проходящих мимо женщин с улыбкой – здравствуйте снова, милые мои Гали, Люси, Наташи. Имя одной из вас восстановит однажды былую прыть осиротелых ночей… Кажется, Клавой звали ту предпоследнюю. Была секретаршей, радушно делила между непосредственным начальником и Борисом Владимировичем пылкое добросердечие. Называла его (их) «душкой» по природной рассеянности и лени помнить имена в особо щедрые моменты жизни. Он прощал ей дурацкое обращение за возбуждающую манеру грязно материться в эти моменты. За изящные лодыжки и ласковую попу. Женщина, правда, была экспансивной не в меру… Э-э, да мало ли бродит по Москве податливых поп! Взять хотя бы портниху Таисию из индпошива, тоже бабенка в самом соку и не откажет, с первого дня знакомства в примерочной понял – не откажет…

На прохваченной солнцем улице перед ларьком на колесах колготилась очередь. Продавщица ловко перебрасывала на весы из ящика рыжие апельсины, будто жонглировала. Не уронила ни один из прекрасных плодов цвета шевелюры на гениальной голове Роберта Иосифовича. Как не взять огненных фруктов в память о нем и витаминов ради?

Очередь была небольшая, но Борис Владимирович встал впереди, потеснив пегого старичка с портфелем. Тот было пискнул традиционное: «Вас, товарищ, здесь не стоя…» и звонко клацнул вставной челюстью, наповал заткнутый пристрелянным взглядом парторга. Остальные тоже стушевались, примолкли… то-то, товарищи гаврики.

Весело помахивая авоськой с маленькими солнцами, шествовал Борис Владимирович посреди рыжей осени и усмехался: сказка «маде ин итальяно» о трех апельсинах, пущенная драматургом Гоцци гулять по театральным подмосткам, завершилась хорошо. Вот и наш герой с честью прошел по безводным пустыням. К желанному роднику не приник – ну и что, не один в мире источник. Народные сказки, в отличие от библейских, всегда хорошо кончаются…

«Роберт свет-Иосифович, апельсин ты мой единственный», – засмеялся Борис Владимирович и сам не заметил, как заскочил по привычке в магазин ювелирных изделий. Машинально склонился над прозрачным прилавком, где на черном бархате лежали сапфиры… Раньше лежали. Теперь их не было. Вместо них в смягченном люминесцентном сиянии влажно кровавились другие серьги – пошлые, яркие, бьющие в стекло алыми бликами. Багровые рубины в окаемках дутого золота. Борис Владимирович в оторопи нагнулся ниже, обшаривая прилавок неверящими глазами… где?

– Вы не сапфировые ли серьги ищете? – спросила молоденькая продавщица. – Так их купили.

– Что?

– «Ваши» серьги сегодня купили, дедушка, – сказала она громко, очевидно, полагая, что он туг на ухо.

Он никогда не обращал на нее внимания, а продавщица, конечно, не раз его видела. Она была совсем девчонка, худая, с прямыми плечами. Полосатое платье висело на ней, как полотенце на перевернутых граблях. Между голодными нарумяненными скулами сочувственно и сочно улыбался рекламный рот…

Посетитель дрогнул нумизматическим профилем, ослабшими коленями, всем затянутым в модную болонью телом. Авоська выпала из пальцев, и драгоценные золотые мячики раскатились по полу.

– Ой, извините, я вас расстроила!

Продавщица с виноватым видом кинулась собирать рассыпанные плоды. Борис Владимирович медленно развернулся к ней, коленопреклоненной, и прохрипел сверху вниз тихо, но очень отчетливо:

– Пошла на хуй.

Объясниться с Гусевым Иза не успела. Он ушел, пока она плакала, и, совершенно обессиленная, спала. Как всегда веселый – ни намека на огорчение, скатился по перилам и со словами «Ты поумнел» сорвал свою фотографию с Доски почета в вестибюле. Дарья Максимовна рассказала.

– Еще имя произнес иностранное, – задумалась она. Вспомнила: – Монтэк! «Ты поумнел, Монтэк». Потом со мной попрощался, душевно так. Шебутной паренек, а хороший. Жаль, что выгнали.

День за днем Иза только и делала, что перебирала обрывки разговоров с Андреем, а среди ночи просыпалась от прилива фаталистической обреченности. Это чувство имело название: вина. Красные ковровые дорожки вызывали в Изе ощущение знобкой наготы. Всюду чудились брезгливые усмешки, казалось, в институте нет человека, который не знал бы о предательской подписи под «совещательным» документом. Изматывающая боязнь начала отступать лишь тогда, когда Жене удалось выяснить в комсомольском бюро, что никто не собирается разбираться, действительно ли Гусев крал книги из библиотек.

Парторг не вызвал Ксюшу на беседу с глазу на глаз, как сулился. То ли забыл, то ли счел угрозу «вылета» достаточным предупреждением. Он вдруг прекратил преследовать Изу. В коридорах она прокрадывалась мимо Бориса Владимировича на грани беспамятства и, отдышавшись, с облегчением убеждалась: даже не смотрит. Лариса, кажется, тоже стала теперь ему не нужна. Впрочем, она процветала и без его поддержки. Ларисин съездовский доклад на тему борьбы студентов с религией получил высокую оценку.

Вскоре Борис Владимирович вообще исчез. Поговаривали, будто он приглашен на прежнюю работу. Изину радость по этому поводу омрачил молчаливый уход Ниночки из института. Песковская не зашла в общежитие, не захотела встретиться – значит, винила… А потом нехорошие перемены произошли с Ксюшей. Она сделалась какой-то рассеянной, осунулась и, главное, перестала бегать на репетиции. На осторожный вопрос спокойно ответила, что рассталась с Патриком. Больше ни слова.

Заметив, как сильно Иза расстраивается из-за внезапной Ксюшиной замкнутости, опытная во многих отношениях Женя поделилась своей догадкой:

– Скорее всего, политика вмешалась. С одной моей знакомой случилось то же самое. Формально у нас не препятствуют браку с иностранцами, на деле же упрекают в отсутствии патриотизма, требуют сотни справок и даже грозятся. Всю душу могут вынуть запросто.