Ариадна Борисова - Всегда возвращаются птицы

Волны плескались густо, как масло с мелко искрошенной глазуньей вечернего солнца, их монотонное движение было нестерпимо докучливым из-за медлительности парома. Но противоположный берег понемногу приближался и стал наконец желанной явью, облегчением скорого «прощай» всему здесь, начиная с Антанаса, и радостью свободы от выполненного обещания маме. Вообще, свободы соглашаться с чем-то, что тебе нравится, и отказываться от чего-то, если ты этого не хочешь.

Поздний вечер еще не догорел, а некоторые витрины на улицах зачем-то светились. В Прибалтике летом, как в Якутии, долго не темнеет. Красивые женщины в красивых одеждах за витринами словно ожили и вышли на полосу света в ожидании мужчин. А потом зажглись фонари, их огни отражались в реке – желто-карие кляксы цвета глаз дочери партизана из лешке бролес Юрате или Юрате-русалки.

У гостиницы Антанас сказал:

– Смотри, Вакарине, вечерняя звезда.

– Венера.

– Да. Богиня красоты и любви. Придет рассвет, и Вакарине переменится. Станет Аушрине – звездой зари. – Помедлив, он добавил: – Я жалею, что встретил тебя.

– Пройдет неделя, ты забудешь и перестанешь жалеть.

– Не забуду, – покачал он головой.

– У нас с тобой ничего не было. Меня у тебя не было. Пока, Антанас.

– Ики [34], Изольда.

Не оборачиваясь, он исчез за углом.

Администраторша разговаривала по телефону и, сняв ключ с гвоздя, облила Изу мимолетным брезгливым недоумением. Зеркало шкафа в номере явило причину красноречивого взгляда: в растрепанных волосах запутались хвоинки, измятая одежда покрылась белесыми разводами и пятнами – хороша же блудница… Да ладно! Приняв душ, Иза собралась было постирать испорченную юбку, постояла и выбросила вместе с блузкой в урну. Пусть ничего не напоминает ей об Антанасе. Она постарается не вспоминать его, не будет отчитывать взбалмошную подстрекательницу, проснувшуюся в ней сегодня. И перебирать в мыслях события дня не будет, хотя в кафе, а может, раньше, начала предчувствовать и ждать то, что случилось у нее с балтийцем (и даже чего не случилось).

Достала из чемодана тонкое шерстяное платье с белым воротничком, в котором ходила на лекции, в энный раз полюбовалась подарками Наталье Фридриховне и тете Матрене. Купила давно, когда еще верила, что отправится к Ксюше в Забайкалье, а теперь сама привезет им эти симпатичные мелочи – копеечницы на пружинках, сувениры, купленные в киоске у Кремля, капроновые югославские косынки и праздничные кримпленовые костюмы. Битых два часа маялась из-за них в очереди, от скуки съела три эскимо. Вкусное мороженое в ЦУМе, с кремовой розочкой поверх горки…

А ведь она не поужинала. Буфет, скорее всего, уже не работает, но почему бы разок не поесть в ресторане? Раскрыла сумочку… ой, «Красная Москва»! Из головы вон.

Картонно-атласные недра явили на свет матовый, крепкого стекла, флакон с плотно притертой пробкой под колпачком. Не успела открыть, как послышался неуловимо телесный, нектарно-нутряной аромат. Будто кто-то в знойный день опрыскал подслащенной сукровичной вытяжкой свежие розы.

Тонкая золотая тесьма и целлофановая обертка полетели в урну. Красная коробочка с нетронутыми духами украсила собой пустую полку в шкафу.

Через горы могучие, леса дремучие, за тридевять земель с пересадкой в новосибирском порту Толмачево, Иза полетела туда, где завязались и когда-нибудь развяжутся ее солнечные поводья. В первый раз путешествовала она по небу. Не сказать, что понравились ощущения давящей глухоты и дурнотных качелей. Смотреть в иллюминатор тоже было не очень интересно – вокруг бесконечно дымились пухлые, странные в своей ватной близости облака. Но когда внизу сквозь раздерганные облачные волоконца, как ил на дне озера, начала проступать тайга, Иза оживилась. Мир очистился, засиял голубым шитьем по темнохвойному войлоку – мир, к которому все годы разлуки тянуло ее глубокое птичье чувство. Едва сдержала кричащую в сердце радость, приметив справа синий пояс реки – неправдоподобной яркости шелк, окантованный светло-коричневой оторочкой утесов в зеленой подпушке. Самолет пошел на посадку…

Город раздался и возмужал, ощерился прорехами строек, кое-где над вечной мерзлотой поднялись блочные конструкции на бетонных столбах – «встали на цыпочки», как шутят якутяне. С множественными свидетельствами милых подробностей выбегали в явь улицы и переулки – ровесники детских событий. Гужевые водовозки и пролетки на обитых резиной колесах по-прежнему неспешно двигались по дороге на пыльном ходу, без напрасных гудков огибаемые автомобилями. Все тем же корабликом с темным навершием ныряла в волнах крыш караульная башня древнего острога. Пешеходы вышагивали не быстро, с невозмутимым достоинством приветствуя знакомых кивком… Иза ловила себя на том, что ищет глазами крупного человека с легкими залысинами и «чапаевскими» усами, в плохо проглаженном льняном костюме. Она соскучилась по дяде Паше, по дорогим ей людям и детству, наполненному их любовью, а теперь невозможной надеждой.

Отступило назад старинное казначейство, блеснул многооконным залпом длинный магазин, венчающий круглую площадь. На проспекте возник гранитный Ленин, простер призывную руку к востоку, в сторону Дома политпросвещения и детской библиотеки, размещенной в бывшем храме. В той стороне находилось и Министерство культуры.

Земля у дороги была разворочена, рабочие проводили трубы. Осторожно ступая по шатким мосткам над ямой с искрящейся сваркой, Иза пробралась на нужную улочку с островками сбитых из чурочек мостовых. Новое деревянное здание нарядно желтело среди старых домов, как свежая заплата на ветоши. Если бы не плакаты, украшающие забор, министерство напоминало бы зажиточную усадьбу.

Выпускницу столичного института препроводили в приемную, и дородный министр, якут с характерной хитринкой в глазах, весело всплеснул руками:

– Молодес-с, что приехала!

Не дав ей опомниться, он пространно и живо заговорил об активном внедрении новых форм культурно-просветительной работы, которая зиждется («жиждится», произнес с гордым акцентом) на развитии общественных начал. Иза клевала носом и, чтобы не задремать, щипала себя за пальцы. Сказывалась шестичасовая разница в поясах.

– А командовать парадом станешь ты! – завершил министр обкатанную речь и приметил, что будущий командир парада подозрительно сладко посапывает. Иза не слышала, как он выглянул в коридор и кого-то позвал. Пролетела, кажется, всего минута, и молодая сотрудница деликатно коснулась ее плеча. Министр успел подписать какую-то бумагу с печатью, которая и была вручена принятой культработнице: