Ариадна Борисова - Всегда возвращаются птицы

– Вы определены методистом городского ДК. Документ дает право поселиться в комнате ведомственного общежития.

Счастливая столь стремительно разрешенным вопросом работы, жилья и, что немаловажно, выданными в бухгалтерии «подъемными», Иза отправилась на поиски «Богемы» – такое неофициальное название носил дом, где жили одинокие и малосемейные люди культуры и искусства. Подход властей к оснащению республики квалифицированными кадрами был практичен: отдельные квартиры сразу получали только приезжие специалисты. Свои могли потерпеть до лучших времен. Иза была своей, к тому же семьей не обременена.

Каменный город за окнами автобуса превращался в деревянный. Возле остановок мальчишки с бидончиками, как раньше, качались на гнилых тротуарах, пережидая очередь к желтой цистерне с квасом. Простодушный барачный быт плыл навстречу ветрам и взорам на парусах подсиненного белья. Несло шкварками, жареным луком, сбежавшим молоком и дымом летних кухонь, и уличным туалетом, и щедро удобренной огородной землей. У каждого места свой запах…

Двухэтажное общежитие ведомства культуры колыхалось чуть дальше дорожной насыпи в середине пруда, как Ноев ковчег на приколе. Невозможно было назвать лужей это обилие стоячей воды, опутанной сложной сетью мостков. Построенный какими-то халтурщиками-шабашниками, несуразный дом западал с боков, отчего крайние окна пьяновато гримасничали и косились в стороны. Иза прошла в просторный двор с деревянной площадкой и засмеялась, увидев на стене беленого туалета лозунг: «Товарищ, помни: любая твоя ошибка ведет к неприятности в общей работе!»

В коридоре пахло сыростью. Чувствовалось легкомысленное непостоянство, когда от тебя ничего не зависит и не предугадаешь, как дальше сложится жизнь. На сумрачных стенах и тут висели позаимствованные где-то лозунги: «Пейте советское шампанское!», «Уважайте труд уборщиц!», «Храните деньги в сберегательных кассах!» Вспомнился плакат на двери «всехной» кухни в бараке на улице Байкалова: «Болтун – находка для шпиона». Но если там наглядная агитация подгонялась под теоретические обоснования власти и предупреждала жильцов вполне серьезно, то в Богеме явно жили шутники.

Иза едва увернулась от пробегавшей мимо детской стайки и услышала изумленный оклик:

– Готлиб?!

– Полина! – радостно оглянулась Иза на знакомый голос и – вот это да! – не узнала в белокурой красавице детдомовскую соседку, острую и ершистую Полину Удверину. Девушки бросились друг другу в объятия.

Кто-то недавно выехал из комнаты, соседней с комнатой Полины. От прежнего хозяина осталась конторская мебель с инвентарными номерами и кое-какие кухонные мелочи. Помогая Изе с устройством, Полина засыпала ее вопросами. Успели слегка поцапаться, кто кому больше послал открыток и писем… На Изу нахлынули отголоски прошлых дней, событий, имен; любая условность была понятна с полуслова, и все было родным. Полина хвалила демократичность министра, тараторила вперемешку о себе и о других.

– Галку увидишь – ахнешь, бадья-а! Детишек полный дом. Ну, Сергей у нее мужик крепкий, справляются, все хорошо. Правда, я с Галкой сейчас не общаюсь, поссорилась.

– Наташа сейчас где? – спросила Иза о третьей детдомовской соседке.

– Наташке тоже с мужем повезло, увез аж в Сочи… Да, твою Наталью Фридриховну часто вижу в гастрономе. Иногда со второй твоей соседкой, полненькой такой, но все мельком, путем не разговаривали. Вот дядю Пашу ни разу не видела.

Швабра выпала у Изы из рук.

– Погоди-ка! – сорвалась Полина. Вернувшись, положила на стол пачку денег: – Помнишь, дядя Паша тебе на день рождения двести рублей подарил, а мы их на диван Галке взяли? Я долги всегда из принципа отдаю. В Свердловске такие диваны втрое меньше стоят, у нас здесь все по завышенной цене… Готлиб… ты что?

– Дяди Паши больше нет, – сказала Иза мертвым голосом.

…Они плакали и говорили, перебивая друг друга, обнявшись, как в детстве. Бег слез усмирять труднее, пока сам ты молод и полон жизни.

Утром следующего дня Иза пошла на кладбище и застыла, не дойдя до него. На месте погоста возвышались многоквартирные дома нового квартала. Она машинально опустилась на скамью перед детской площадкой.

Маму и тут не оставили в покое, разметали бедный прах в последнем «переселении». Ни лет рождения и смерти, ни «тире» жизни. Без имени, без судьбы. Янтарная слезка в Балтийском море. Наталья Фридриховна не известила в письме. Пожалела… Господи, прости нам долги наши. Прости, мама.

– Кто тебя обидел?

Чьи-то маленькие шершавые руки с силой отвели от лица Изы ладони. Румяный малыш лет пяти, с деревянным мечом на боку, заглянул ей в глаза.

– Никто.

– Хочешь, я его побью?

– Кого?

– Того, кто тебя обидел.

– Ты его не знаешь.

– А ты покажи! Я его вот так, вот так! – Он несколько раз рубанул воздух грозным оружием.

– Я сама не знаю, кто это. Правда.

– Жаль, – разочарованно вздохнул он.

– Тебя как зовут?

– Сашка. А тебя?

– Иза.

– Лиза?

– Иза, Изольда.

– Такого имени у девочек не бывает.

– Бывает. И потом, я ведь взрослая.

– Ты не тетенька. Ты плачешь. Если тебя опять кто-нибудь обидит, скажи мне.

Взобравшись на железную горку, он крикнул сверху:

– Девочек нельзя обижать!

На проселочной дороге Иза остановила попутку – белый автобус с выступающим, как у грузовика, капотом. Из кабины высунулся пожилой водитель:

– Куда тебе?

Она назвала село.

Автобус был полон людьми, проход загораживали мешки и ящики с продуктами. Сельский житель в город впустую не ездит.

– Не стой, садись на кондукторское место, вишь – свободно.

Взлохмаченные у висков прядки, залысины надо лбом, глаза улыбчивые и карие – очень похож на дядю Пашу. И пуговицы на окладистом животе так же не держатся…

– Не нашенская? Что-то я тебя не припомню.

– Я родилась в поселке, но недолго там жила.

– Чья дочь-то?

– Марии Готлиб.

На его лбу собралась и разгладилась сеточка морщин.

– Не помню. На «кирпичке» с ней жили?

– Да, возле кирпичного завода. – Иза подалась вперед: – А кузнеца колхозного помните? Степана Васильева. Его в горах лесорубы убили…

– Кузнеца помню.

– А жену его?

– Майис?

– Она нашлась или… нет?

– Н-ну… Огорчу, наверно. Не нашлась. В тот год волки нас одолели, стали нападать на табуны. Попадись человек – не пощадили бы… В доме Васильевых теперь председатель живет. Они тебе кем приходились?

– Просто я знала их когда-то…

– Много лет тут не была?

– Пять лет, пока училась.

– А где училась? – неожиданно поинтересовалась пожилая женщина в ситцевой белой косынке.

– В Москве.

– Зря приехала, – вмешалась в разговор другая, помоложе, бойкая и черноглазая. – Моя б воля – я бы, наоборот, на материк укатила. Что тут хорошего? Девять месяцев – зима, остальное – лето. Эх, денег бы накопить и мотануть отсюда!