Олег Рой - Писатель и балерина

И все-таки, при всей вероятной архитектурной характерности, желтый – это уже совсем из другой оперы. Точнее, из литературы. Из намертво вбитой в голову классической русской литературы, от которой никуда не деться. Традиции там или не традиции, а грибоедовское «схватили, в желтый дом, и на цепь посадили» каждый помнит со школы. Так же как «карету мне, карету» или «дистанции огромного размера». Да уж. Марк поморщился. Действительно, горе от ума: не помнил бы Грибоедова, так и никаких волнений по поводу цвета дома не испытывал бы.

Или дело не в Грибоедове? Точнее, не столько в Грибоедове. Ну, подумаешь, желтый дом! Скорее весело, чем неприятно. Сколько шуток на эту тему перешучено в институтские времена. Тогда им всем почему-то нравилось выглядеть немного «психами». Еще и бравировали разнообразными странностями и чудачествами, прямо-таки гордились: да, я не такой, как все. И Марк шутил не хуже других. И почему-то шутки про «экие мы психи, пора смирительные рубашки надевать» ни разу не вызвали в памяти тот интернат, где возле тяжелой входной двери было написано длинное слово «психоневрологический» и где… Нет, не нужно, нельзя этого вспоминать. В голове сразу начинает клубиться что-то темное, гадкое…

Сейчас – совсем не так, как во времена бесшабашных шуток о желтых домах и смирительных рубашках – мысль о собственной ненормальности никакого довольства не вызывала. Может, потому что сумасшествие подобралось куда ближе, чем тогда? Потому и «желтый дом» вызывает не ироническую усмешку, а какой-то неприятный холодок?

Хотя чего бояться-то? Не психиатрическая лечебница, не – он вздохнул, помотал головой, отгоняя гадкие мысли, – не психоневрологический интернат.

Подумаешь, дом – желтый. Разве это основание отказываться от решенного?

Решение, правда, было принято не совсем самостоятельно, ну и что с того? Что вообще такого ужасного в визите к психотерапевту? Ведь он действительно в последнее время чувствовал себя не совсем в своей тарелке. То ли усталость начала брать свое, то ли этот роман забирал больше сил, чем предыдущие?

Значит, все правильно. Надо походить на консультации, вреда не будет, а польза – не исключено. Может, этот самый специалист по человеческим мозгам чего-нибудь выпишет? Может, Марк не с ума начал сходить, а просто витаминов не хватает – почти середина зимы, самое время от авитаминоза страдать. А может, этот специалист просто вопросы нужные задаст – и в голове прояснится?

Марк не слишком верил в такую возможность, но, с другой стороны, а вдруг?

И то: вон в Америке у каждого персональный психоаналитик. И ничего ужасного они там в этом не видят, наоборот. Да и у нас, может, пока и не в таких количествах, но наблюдается что-то в этом роде. Если миллионы людей посещают психотерапевтов – значит, им помогает?

Почему не попробовать? Роман должен быть закончен – это не обсуждается. Если для этого придется посещать психолога, невропатолога, эндокринолога – да хоть водопроводчика! хоть черта с рогами! – значит, нужно посещать. Точка.

Татьяна, когда Марк перед Новым годом появился дома, внимательно его оглядела – на висках тени, бледный, глаза блестят как-то лихорадочно – и посоветовала «специалиста по мозгам»:

– Ну, помнишь, в Ксюшином лицее психологом был, она тогда классе в восьмом, что ли, училась. Молодой, конечно, чуть не только после диплома, но вроде ничего так. И перспективный. В школе не засиделся. Ксюха недавно рассказывала, что он у них в академии… смешно, ей-богу, ни одного нормального института не осталось, сплошь университеты да академии… В общем, он там какой-то консультативный семинар проводил, «Основы психического равновесия в высокотехнологическом обществе» или что-то в этом роде. Ну я и подумала… Поговорила с ним, конечно. Вроде и правду толковый. Или, если к этому не хочешь, можно с кем-нибудь из известных специалистов договориться, с именем, с репутацией. Постарше, посолиднее.

– Не надо посолиднее, – почему-то испугался Марк. И согласился на этого. Как его, Эдуарда Львовича.

Полина, когда он сбивчиво, точно смущаясь, сказал, что вот, мол, настоятельно советуют с психологом пообщаться, неожиданно рассудительно заявила:

– И очень хорошо. Я же вижу, как ты мучаешься – после того как Венечку убили. Ты же писатель, для тебя все, что происходит в романе, происходит на самом деле. И конечно, страшно, когда такие совпадения.

– Ты думаешь, это совпадение, что… что все точно так же? – с надеждой спросил Марк.

– Ну конечно же! – уверенно ответила она. – А что же еще? Правда… – Она вдруг нахмурилась. – Ты ведь гений… А я когда-то читала… или по телевизору была передача… Ну там какой-то писатель написал книгу, и все начало сбываться, как написано. Ты, наверное, не знаешь…

Но Марк помнил. То есть очень может быть, что Полина говорила о чем-то и о ком-то другом. Но он помнил маленькую повесть какого-то питерского фантаста – вот только фамилию забыл, – там созданный текст оказывается настолько реальным, что оживает. И герой постоянно в него как будто проваливается. В умном послесловии какого-то литературоведа это называлось «абсолютный текст». Но мало ли что литературоведы понапишут. Все-таки сам он написал полдесятка отличных детективов, так что со здравым смыслом у него все в порядке. Написанное слово – даже если это слово «убийство» – не может, не умеет, не способно стать реальностью. Текст – это текст, а жизнь – это жизнь. Запад есть запад, восток есть восток, и вместе им не сойтись.

Правда… была еще одна книжка. И тоже автора не вспомнить. Что-то английское. Маленький детективный рассказ, в котором герой описывал настоящие убийства. Убьет – и напишет, убьет – и напишет. Такой у него был модус вивенди, образ действия. И все его книжками зачитывались, потому что очень натурально у него выходило – мороз по коже. И никто не догадывался, никому и в голову не приходило, что знаменитый автор знаменитых детективов – на самом деле убийца.

Но Полина права. Она, конечно, сама не поняла, что именно сказала. Где уж ей понять, добродушно подумал Марк. Она просто не знает, о чем это – «все происходит на самом деле».

Когда он писал, он погружался в текст абсолютно, растворялся в нем, пропадал, превращался в своих персонажей. Ну, в первую очередь в Вяземского, конечно. Это было привычно – такая работа. Но сейчас, во время работы над «Балансом», погружение забирало куда сильнее – потому что роман был гораздо более мощным, глубоким, чувственным, чем «исторические детективы». Гораздо более… личным.

Становиться кем-то другим внутри текста, в отличие от давних детских кошмаров, было совсем не страшно. Ведь не во сне, а наяву, когда полностью контролируешь ситуацию. Такое превращение даже становилось дополнительной защитой от подстерегающей тьмы: ведь если ты стал кем-то другим, она тебя не узнает! А если «другой» и подвергнется ее разрушительному воздействию, ты-то останешься невредим, ведь это «другого» тьма поглотила, не тебя.