Тинатин Мжаванадзе - Самолет улетит без меня (сборник)

Я просила совсем не этого, Господи.

Господь смотрел на нее осуждающе, потому что она вела себя отвратительно – накричала на пожилую мать мужа, да какая разница – если бы та была не пожилая, все равно нельзя кричать, но раз пожилая, то это хуже, Господи, я не хотела, что я тебе сделала, и я точно знаю, что теперь все кончено.

– Ничего, ничего, не расстраивайся! – Анри не сердится? Не хмурит брови и не сметает скляночки на пол? Не угрожает все рассказать ее родителям, не попрекает бездельем?

Что с ним?!

Неизвестно, что хуже.

Мама Лали стояла улыбаясь.

Да что с ними, сума они все сошли, что ли? Она должна была хлопнуть дверью и вылететь прочь с причитаниями, что невестка желает ее смерти, и сын-мерзавец во всем потакает этой стерве.

Вместо этого они подходили к постели с двух сторон, и ей почудилось, что они наконец-то сговорились и готовятся ее убить. Сердце поползло к горлу, застряло там и заколотилось в стенки – помогите, кто-нибудь!

– Эрна, детка, не волнуйся. Это все пройдет, это бывает, – нечеловечески добрым голосом сказала Мама Лали. – Ты приподнимись, я тебе подложу подушки. Открой окно, Анри, что стоишь столбом?!

Эрна закрыла глаза и мысленно распрощалась с жизнью.

Ты же хотела, чтобы все переменилось.

Вот оно, настало, пришло.

Смотри теперь, это и есть твоя вымоленная новая жизнь.

Почему они стали совсем другие – неужели из-за ее беременности?

Беременности.

Слово было странноватое, овальное, как объемное ухо, но не таило в себе ничего страшного.

Это навсегда, подумала Эрна. К этому надо привыкнуть.

Лист блокнота разгладился, стал послушным и умиротворяющим, на нем ничего не хотелось писать – пока.

Хотелось обдумать, что на нем нарисовать – шариковой ручкой, мелкими штрихами, как она рисовала на уроках физики в школе, и курносый Пако смешил ее историями, рассказанными шепотом.

Эрна открыла глаза и произнесла что-то совсем невообразимое:

– Эти подушки надо выбросить. Анри, купи сегодня в датском магазине новые, четыре штуки, и заодно два новых одеяла.

Каким наслаждением было видеть их готовность бегать на цыпочках и вынести хоть весь дом на помойку – лишь бы драгоценная шкатулка с наследником не капризничала.

– Я принесу тебе воды или что-нибудь тебе приготовить? – Мама Лали смотрелась очень мило, когда стала на нижнюю ступеньку лестницы. Анри можно заставить похудеть, и купить ему нормальные джинсы, и запретить бриться каждое утро. И уж совершенно точно – перекрасить гостиную ко всем чертям. Сделать ее терракотовой и расставить глиняные кувшины по углам.

Нет, жизнь вполне можно наладить. Вполне. Надо только хорошо обдумать то, что ей предстоит, – ребенок… ребенок.

И зачем она так волновалась по пустякам?

– Сделайте мне салат из помидоров с оливками и крепкий чай, – с удовольствием отдала распоряжение Эрна и вытянулась в постели. – И там на комоде лежит мой блокнот с ручкой – заодно прихватите. Очень приятный воздух сегодня, правда?

У каждого трепла вроде меня – любителя отыгрываться за несостоявшуюся актерскую карьеру на любой беззащитной аудитории – есть мешок обкатанных историй, в которых отрепетированы каждое слово, жест и чих; но всегда остается простор для импровизации и продолжения – истории текут мне в руки прямо из жизни, персонажи знакомы, реалии близки, а все остальное – дело куража и вдохновения.

Историю про тетю Асико время от времени с удовольствием слушают в любой компании – но эта история живет на грузинском языке, в ней почти половину красоты составляют непереводимые лингвистические фокусы, особенности произношения и неподражаемый фольклор.

Частью материал впитан при личном общении, а основные эпизоды поставляет Элисо – любимая племянница тети Асико.

Мне, во всяком случае, Асико никем не приходится в смысле родства – даже тетей, однако я, как всем известно, беззастенчиво и хищно пользуюсь любой возможностью создать историю, и поэтому ломаю голову – как перевести мой обкатанный до последнего камешка рассказ с грузинского на русский, чтобы вся его прелесть не осыпалась, как пыльца с бабочкиных крыльев?

Все-таки попробую, но помните: говор тети Асико – это самый изысканный и чопорный говор светских гостиных Тбилиси, надменный и вежливый; и ни разу она не вышла из образа.

Ни разу.

– Какая я вам всем мамида?! – оскорбленно изумлялась Асико, вздергивая плечики. – Называйте меня хоть бабушкой, что ли. Или – сударыня. Что за фамильярность!

Но имя сцепилось со словом: «мамида» в переводе – сестра отца.

Хорошо, пусть будет бабушка Асико.

Вообще-то ее назвали Айше, но детское имя заменило официальное, и только табличка на входной двери слева напоминала об этом: на ней указаны имя, фамилия – девичья – и профессия, врач-гинеколог.

А справа – обычная табличка с именами жильцов квартиры: ее мужа и ее собственным.

Эти две таблички на одной двери вогнали меня в непреходящий восторг.

– Надо же, – сказала я Элисо при первом визите к Айше, – вот это женщина – муж указан один раз, а она – целых два раза!

– Это которая твоя невестка – аджарка или мегрелка? – бесцеремонно спросила Асико у Элисо.

Получив ответ, продолжила:

– Мой отец говорил – если к тебе в гости придет мегрел, прими его как положено, а потом и стул за ним вьжинь!

Подождала, пока мы вежливо и ошарашенно отсмеемся, и серьезно разъяснила:

– Это ерунда, у меня зять был мегрел – золотой человек.

Асико вышла замуж за человека не одной с ней веры – за христианина, к тому же со странной фамилией, и для ее теток это было трагедией.

– Биби сказали мне – ты что, в Тбилиси никого не нашла, кроме армянина?! А потом они его полюбили, но так и не поняли, что он грузин. Для них было ужасно одно то, что он не мусульманин. Я нашу веру сохраняю, она очень, очень сильная. Но мои дети – пусть делают, что хотят.

Несмотря на то что своего мужа Вову она обожала и старалась создать ему райскую жизнь, все-таки приходилось его временами огорчать.

– Ему по работе нельзя было жить в роскоши, так что я сама зарабатывала себе на все эти безделушки, – показывает Асико три шкафчика с бесчисленной и немыслимой антикварной дребеденью. – Один раз он пригрозил, что разведется со мной, если я не перестану за его спиной якшаться со спекулянтами. Но я его все равно не слушалась!

Она очень любила козырять своей картинной галереей.

– Джемалик, поправь, пожалуйста, «Белую рабыню»! Эти изверги носятся здесь, как будто в своей гурийской деревне, вот и покосили. Откуда им знать, что такое искусство. Это копия, но очень хорошая, – и зорко глядела на реакцию гостя; и не дай Бог, если он не восхищался и не спрашивал, кто писал ее дивный портрет.