Тинатин Мжаванадзе - Самолет улетит без меня (сборник)

– Пей кофе, детка, – любезно и все же неуловимо надменно говорила Асико и подавала чашку; и если кто-то из робости отказывался, пытаясь быть тише воды ниже травы, произносила грозным голосом Золушкиной мачехи: – Пей, неловко отказываться, сварено уже!

Побывать в ее доме и не отобедать – это было равносильно личному смертельному оскорблению, я не шучу.

– А кто говорит, что ты голодная?! – недовольно вопрошала Асико. – Никто не голодный, знаю я, что у вас есть что покушать. Садись, я тебе положу вот этой рыбы в кинздзмари – летом хочется холодного. А потом десерт, что тут такого?!

– Женщина должны быть маленькая, миленькая, кокетка… вот как я. – И косилась на свое отражение в витрине с антикварным барахлом. – Или вот как моя Элисо!

Если бы она была высокая – то для нее идеалом красоты были бы высокие, была бы рыжая – то рыжие; одним словом – все, что было ее, автоматически становилось идеальным.

И она победоносно глядела на других женщин, которые даже мечтать не смели приблизиться к уровню божества.

Первую свою невестку она обожала – как и всякую светскую, яркую, смелую женщину, которая все успевает – и дом, и детей, и работу, и блистать в обществе.

Вторую так и не смогла принять – ее душа просила блеска и гламура. Никакие заслуги не могли извинить в глазах Асико несветскости. Ну совсем никакие, хоть тресни, – правда, если речь шла о женщинах ее семьи.

Дочери и внучки ее все как одна были ее верными вассалами – Асико скрупулезно оделяла каждую из них приличным приданым, пилила мужчин, чтобы те обеспечивали достойную жизнь своим женам, сестрам и дочерям – квартира с роялем и бриллианты казались Асико непременным условием достойной жизни.

– Ты водишь машину? И работаешь? Няня есть? Ага. Кольцо у тебя – камень прекрасной, чистой воды. Молодец, – делала она вывод удовлетворенным голосом; и напрочь игнорировала какую-нибудь негодную невестку – только потому, что та после родов так и не похудела, ходит в балахоне, во всем слушается мужа и слишком занята детьми.

Не дай Бог попасть Асико мамиде на язык, не дай Бог.

Но если смотришь ей в глаза смело и весело, отвечаешь громко и ясно, не боишься ее – о, есть шансы на успех!

– Что? Вы родить не можете? А идите-ка на курсы к моей невестке – она троих за два года родила, – и глядела вдаль с горьким видом попранной королевы.

На пальцах у Асико всегда были перстни. В ушах – бриллианты.

– Ты знаешь, как меня называли пациенты? Мы хотим к этой врачихе, у которой бриллиантовые серьги в ушах!

Однако, не найдя ничего подходящего из своих драгоценностей для шеи – старость, старость, чтоб ее, – не смущаясь, надела копеечное псевдожемчужное колье – на ней все смотрелось уместно.

Однажды Асико зашла в магазин: согнутая пополам, но в пелеринке, в вуальке, с тростью, волосы подсинены, густые брови насуплены, глаза смотрят зорко и блестят, как у орлицы.

Какая-то женщина охнула и подбежала к ней: сударыня, мы ищем актеров для нового фильма Отара Иоселиани, а вы – такой типаж! Пожалуйста, соглашайтесь, поедете в Париж, съемки через месяц, вы нам подходите идеально…

Асико не растерялась.

Асико обзвонила всех родственников и каждому говорила – надо ехать, люди ждут, неловко отказываться.

Семья корчилась в судорогах – бабка Асико в восемьдесят с хвостиком едет в Париж, чтоб стать кинозвездой!

Совсем уже собралась, да упала и сломала ключицу.

Вы думаете, на этом все закончилось?

Дочери тихо плакали в свои шелковые платочки – ну все, она уже не встанет, куда там после перелома встать в таком возрасте.

Выкусите все – сказала Асико и через два месяца вышла на улицу.

Через пару лет упала и сломала бедро.

Семья снова приготовилась к худшему, однако железная Асико перенесла операцию и снова встала и пошла – чтобы через пару месяцев кувыркнуться с лестницы и сломать бедро еще раз.

Мы даже перестали ахать – с интересом наблюдали за этим медицинским чудом, и Асико не замедлила нас поразить: резво повернулась на своей обожаемой кухне и… упала.

На этот раз сломала руку.

Ее подруги умирали одна за другой, и она ходила на все похороны.

Как всегда – в вуальке, в перчатках, с ридикюлем; и приносила всегда самый сногсшибательный венок.

– Ну что, закопали Лейлу? – спросила она в лоб о своей очередной подруге, моей соседке. Не слушая ответа, продолжила: – А невестка сейчас в ее доме заправляет, верно?

Мое невнятное мычание было прервано финальным аккордом, обращенным ко всему мирозданию:

– Как не хочется умирааааать!

Асико сказала это с интонацией – «ах, какая прекрасная жизнь».

Улицу она пересекала не глядя – пусть остановятся они, а не я, я заслуживаю почтения даже на середине проезжей части безумной улицы!

И машины покорно останавливались и ждали, пока крошечная старушка в вуали медленно перейдет улицу по косой.

Она дожила почти до девяноста.

И прекрасная жизнь все-таки покинула ее – легко и бесшумно.

Буквально днем раньше она строила планы и рвалась навестить кого-то из своих бесчисленных внучек. К перечню эпизодов ее жизни добавился бы еще один забавный, и еще, и еще множество эпизодов.

Но точка поставлена, и больше в этой истории не будет добавлений. Асико теперь на тихом Верийском кладбище, рядом с Вовой, и все прошло так, как она хотела, – все женщины были одеты нарядно, было море цветов, мужчины скорбели, внучки плакали искренне, но беззвучно.

Все было красиво и очень светски – как и требовала Асико.

История закончена, хотя…

Хотя – кто знает! Кто знает, сколько всего хранится в памяти каждого, кто был знаком с ней.

– Донья Маргарита, посмотрите – куда это белье нести? Гладить или сначала штопать?

Босая Чечилья щурилась на солнце, отклоняясь назад и еле удерживая жилистыми руками бликующее крахмальное белье.

– Отнеси в бельевую, там посмотрим, – неопределенно махнула донья Маргарита и продолжила таинственный разговор над чашкой кофе.

Потом спохватилась:

– И займись делом, не мельтеши перед глазами!

– Ты представляешь, что она мне сказала?! – проходя мимо кухни, не особенно и таясь, бросила Чечилья. – Отнеси, говорит, в бельевую, а там посмотрим!

– Тшшш! Придержи язык, нахалка, – прошипела Маддалена, испуганно косясь на распахнутую дверь столовой – оттуда доносился бубнеж гадалки Лупе.

– Куда тебе еще выслуживаться, не понимаю, – фыркнула Чечилья, поудобнее перехватила охапку белья и прошлепала дальше, к бельевой. – Я тебе говорю, что она уже совсем тронулась, а ты все скачешь, как блоха на пожаре: орден, что ли, обещали?!

– …и все девочки шли из церкви как одна – чинные, кроткие, как голубицы, а эта – бес, прости меня, Пресвятая Богородица! Чернявая, грязная, да еще и плевалась жеваной бумагой. Вот как будто вчера все это видела. Кто, кто меня так проклял, что из всех девушек города мой Себастиан выбрал именно ее! Донья Лупе, вы же знаете меня столько лет – я не заслужила такого. Мой умный, послушный и богобоязненный сын женился на этом исчадии ада! Нет, нет, я не смирюсь.