Диляра Тасбулатова - Кот, консьержка и другие уважаемые люди

Потом я случайно слышала их разговор с ее приятельницей-кинокритикессой.

Дама сказала:

– Какой ужас – как такой могли дать?

Та ответила, что, мол, я хорошо пишу.

Литературоведша поджала губы:

– Не верю.

– А ты почитай (сказала кинокритикесса).

– Еще чего! (ответила высокомерная дама).

А я сзади шла и говорю:

– Вы правы. На самом деле за меня пишет мой сосед алкаш по кличке Сирано. Он всем в доме что-нибудь пишет: жалобы там в ЖЭК, к примеру, письма в армию девушкам, старухам – в прокуратору, чтобы тараканов извели и крыс. Ну и мне пишет статьи. Про Брессона. Сама-то я его не смотрела и смотреть, между нами говоря, не собираюсь.

Литературоведша чуть в обморок не свалилась.

А дама-кинокритик, моя знакомая, из-за ее спины стала мне крутить пальцем у виска и рожи строить. Типа, че с нее взять-то? Че с ней спорить?

Действительно.

Всех не переспоришь.

На одном культурном мероприятии меня фотографировал какой-то мужчина.

Потом показал фото в камере.

Я сказала:

– Ой! Какой ужас!

Мужчина сказал:

– Правда? Я так плохо снимаю?

– Нет, снимаете вы хорошо, это я – ужас.

Мужчина заулыбался:

– Я уж было подумал, что я – ужас.

– Нет, я (сказала я с тайной надеждой, что он будет меня разуверять).

– Возраст (сказал он). Плюс лицо не фотогеничное.

– Плюс вес (сказала я).

– Ну да (сказал он). Но бывает еще страшнее.

– Ну да, в хоррорах. Или этот, как его, Милляр – в гриме Соловья Разбойника.

– Я ваш подписчик (сказал он вдруг).

– Но не в Инстаграме же (сказала я). Читать не так страшно, как видеть.

– Иногда и читать страшно.

– Бывает хуже (сказала я). Типо Эдгар По. Главное, чтоб без картинок. А то сегодня с картинками получилось.

Наконец он растерялся: троллинг таки удался.

Чтоб я ушла откуда-то без троллинга? Это как водка без пива – деньги на ветер.

Помните, как Довлатова в офисе «Свободы» встретил Боголюбов?

Боголюбов крикнул:

– Вот еще один безымянный узник ГУЛАГа!

(На что Довлатов сказал, что он не безымянный и что его Сергеем зовут.)

Как-то на митинге один интеллигент, показывая на меня, выкрикнул:

– Уже и киргизов достали! Вот она, молчаливая жертва ксенофобии!

Приятельница сказала ему:

– Ну, насчет молчаливая – это вы хватили.

Но интеллигент не унимался:

– Невыносимые условия труда, унижения и полная безгласность!

– Я не работаю (сказала я).

Он отодвинулся от меня разочарованно, но при этом строго спросил, как на допросе:

– А почему, собственно, вы не работаете?

– Невыносимые условия труда, унижения и полная безгласность (сказала я).

– Все равно (сказал он) работать необходимо.

– А вы где служите? (спросила я его).

– Работаю дома (ответил он сухо). Пишу роман.

– И давно?

– Лет двадцать как (ответил он еще суше).

– Доводите до совершенства?

– Именно так (сказал он высокомерно). А вы по-русски читаете?

– С трудом (ответила я). Только лозунги.

Тут поток отнес меня в другую сторону.

Как-то из одного музея выперли уборщицу – за то, что она выбросила объект искусства, приняв его за пакет с мусором.

Уборщица сказала:

– А я думала, что это был мусор!

Директор ей:

– Так это и был мусор!

– Ну, так я его и выбросила!

– А это был непростой мусор! Это был мусор знаменитого художника!

– А че он в музей с собой свой мусор носит? (спросила уборщица). По дороге, что ли, не может его выбросить?

Ну и так далее.

Выперли ее, короче.

А она прямо через дорогу пошла наниматься в Музей классического искусства.

Ее взяли, конечно, но недели через две спрашивают:

– А почему вы мусор по углам заметаете и не выбрасываете?

Она честно рассказала, за что ее с предыдущего места работы выгнали.

Директор говорит:

– У нас тут все ровно наоборот: что для них – искусство, для нас – мусор.

– А что для вас искусство – мусор для них?

Директор так и застыл: уборщица выразила концепцию современного искусства, не напрягаясь. Ясно и четко.

И повысил ее до искусствоведа, договорившись с еще одним музеем современного искусства: там она выметала мусор под музыку Шнитке.

И все балдели.

Уборщица стала важничать и говорить товаркам, что она теперь сама – объект. Искусства типа.

На что ей соседка, тоже уборщица, баба Маня, сказала:

– Дура ты, а не объект.

Несколько лет назад Фильмофонд в Белых Столбах возглавил некий Бородачев, откуда-то из Туркмении. Номенклатура и большой начальник то ли стройки, то ли молочного и одновременно мясного завода.

Ну вот, он и приехал: такой большой, толстый, номенклатурный мужчина.

А там каждый год фестиваль.

И вот как-то во время этого фестиваля там у них была закрытая пьянка.

Меня отловил Марлен Хуциев, мы с ним приятели, и затащил на эту пьянку.

Ну, сидим выпиваем, закусываем.

Бородачев в меня всматривается и не знает, как со мной разговор начать.

И говорит вдруг:

– Я с огромным уважением отношусь к Эмомали Шариповичу… (Рахмонова имеет в виду).

Я говорю:

– К этому? Идиот клинический!

Бородачев вздрагивает и тем не менее продолжает свои попытки поговорить со мной о восточной номенклатуре:

– Ну вот (говорит он). Зато Сапармурат Атаевич (Ниязов) много сделал для своего народа – разве нет? Я с огромным уваже…

– К этому придурку? (говорю я).

Бородачев теряет дар речи.

Однако не успокаивается:

– Благодаря (говорит) Исламу Абдугалиевичу… (Каримова имеет в виду – смотри-ка, все отчества их помнит!).

– Ага (говорю я). Благодаря ему люди там голодают.

Бородачев (будучи человеком упорным) делает последний заход на посадку, хотя бензин его иссякает:

– Казахстан (говорит) расцвел под чутким руководством…

– Этого деятеля? (говорю). Тот еще! Уж я-то знаю!

Бородачев обалдевает.

Больше ему говорить со мной, выходит, не о чем.

А Хуциев ему говорит:

– Че ты, Коля, привязался к девушке с какими-то баями? Попал ты, Коля: девушка тоже та еще! Выпьем!

И мы немедленно выпили.

Кое-что вот еще о моем сотрудничестве с «Джуиш. ру», еврейской газетой.