Елена Вернер - Ты – моя половинка

– А вот это нельзя! – Он весь всколыхнулся только от самой этой мысли, по его лицу пошли голубовато-багряные всполохи, а очертания тела размылись. И она тут же сама почувствовала его боль, ей передавшуюся. Да, конечно, они же единое целое…

– Нельзя, любимая. Это единственный запрет. Самоубийством можно только все погубить, навсегда, до конца… Самоубийством рушат не одну душу, а обе. И Дом, который для них сотворен.

Она ахнула. Он кивнул:

– Да, вот такое правило. Так что даже мысли об этом не допускай. Что все земные страдания против нашего теперешнего счастья?

В эту секунду все лишнее ушло вдаль.

Остались только ликование, восторг, покой и свобода. Что такое счастье, гадала она раньше. Гадали все люди на земле. Она теперь знала точно, и он знал. И это ощущение не прекращалось и не слабело.

И так шли годы.

Века.

Мгновения.

Но дверь Дома распахнул сквозняк. Заколыхались занавески.

Порыв ветра подхватил ее и понес.

– Не забывай. Я люблю тебя, – улыбнулся он ей, когда их руки разомкнулись. – Я всегда рядом, всегда с тобой. Есть только ты и я… Нет ни времени, ни расстояния, чтобы нас разделить. Мы всегда здесь, друг с другом, даже если кажется, что мы далеко. Разлуки нет, и преград нет. Ты только помни это. Не забывай. Даже в самый темный час – только помни. Ты будешь стоять, и тебе будет казаться, что ты одна, – но я буду стоять рядом, сразу за твоим плечом. Позови меня, и я приду, в любую непогоду, в любую бурю. Всегда. Ты и я.

Ветер нес ее, растворял в тумане. Грусти не было: она знала, что встретит его. Уже скоро. На земле и на небе.

Локерстоун, Корнуолл, Англия 1961–1982

В Локерстоуне это знал каждый: Джемме Хорни лучше не перечить, все равно своего добьется, если уж вздумала. Знал это и ее муж, Оливер, но все равно нерешительно попытался:

– Джемма, дорогая, может, подождешь еще пару месяцев?

Конечно, его слова пропали втуне. Рыжая конопатая Джемма даже ухом не повела, только активнее заработала тяпкой. Оливер со вздохом зашагал к калитке.

– Ты же знаешь, Олли, через пару месяцев будет слишком поздно. Розы не умеют ждать… – миролюбиво пояснила она ему вдогонку и продолжила рыхлить влажную после дождя почву. Комья липли к заточенному металлу.

Пару месяцев! Это уж слишком. Неужели Оливер все-таки собирается уложить ее в постель и не выпускать оттуда, пока она благополучно не родит ребенка? Ну уж нет, она так со скуки умрет. Да и потом, не такая уж это тяжелая работа, цветы пересадить! Она с детства этим занимается, знает, что к чему. Не корнуолльскую медь же в вагонетку грузить, честное слово. Тем более что малыш явно не против: кому, как не ей, знать об этом?

Свидетельницей короткого разговора супругов Хорни невольно стала миссис Мюриэл Китс, пришедшая договориться с управляющим фермы о поставках на приближающиеся праздники. Глядя на молодых супругов, она даже улыбнулась, что вообще-то случалось с нею нечасто. Ее высохшее лицо с острыми скулами стало необычно приветливым.

– Не волнуйтесь за нее, Оливер… – тепло сказала она.

– Да как не волноваться? В ее положении… – развел руками Оливер.

– Положение у нее, прямо скажем, цветущее. Ирландка, что поделать, – закивала миссис Китс. – Да вы взгляните на нее со стороны, ну-ка!

Оливер обернулся на жену – и не смог не признать правоты миссис Китс. Джемма вся дышала здоровьем. Статная, ловкая, с буйной гривой рыжеватых, мелко вьющихся волос. Несмотря на внушительный живот, двигалась она проворно и точно, хотя и чуточку резковато. Оливер вспомнил, что и в дни первых своих встреч с Джеммой всегда удивлялся ее манере двигаться. Ее движения были широкими – вот, пожалуй, самое подходящее слово. И вся она была такой же: размашистые жесты, распахнутые глаза, открытая улыбка. Даже веснушки по ее щекам и плечам рассыпались беззастенчиво.

Почувствовав взгляды мужа и соседки, Джемма выпрямилась у клумбы, машинально положив одну руку на затекшую поясницу, а второй приветливо помахала им. Оливер попрощался с соседкой и заспешил прочь. Пора было открывать магазин. На полпути к машине он обернулся и сказал:

– Да, кстати, миссис Китс. Я недавно проходил мимо вашего дома… На калитке совсем покосилась дверная петля.

Миссис Китс покраснела – в тон своей бордовой шляпки:

– Да, Оливер, так и есть… Все руки не доходят. Петли старые, медные. Я их покупала в Фалмуте когда-то. Теперь вот снова надо бы туда съездить, чтобы купить такие же, да все времени не найду…

– И не надо, – беспечно улыбнулся молодой мужчина, ослепительно сверкнув улыбкой. – Я уже заказал точно такие же. Привезут завтра около полудня.

– Боже мой, – Мюриэл вздохнула и улыбнулась с благодарностью и удивлением. – Ты просто сокровище, Оливер Хорни!

Он засмеялся, махнул рукой и направился к автомобилю. Соседка проводила его покоренным взглядом: никак ей не привыкнуть к новому соседу и его учтивости. Такой молодой, но воспитанный и внимательный, надо же… Он никак не походил на современную молодежь, с этими их новомодными взглядами и полным пренебрежением к традициям и устоям, по которым жили до них десятки поколений.

Оливер Хорни держал лавку ремонтных и хозяйственных товаров, единственную в этом захолустном прибрежном городишке. Со времен своего основания Локерстоун, конечно же, разросся, расползаясь по берегу. Но дух его оставался прежним: маленькое рыбацкое поселение, зажатое морем с одной стороны и грядой зеленых холмов – с другой. Правда, в послевоенные годы тут, благодаря мягкому климату, стал развиваться туризм, но и он не смог изменить до конца лицо этого городка. Здесь всегда было спокойно и дремотно, невысокие холмы укрывали от атлантических ветров, а спокойный нрав обитателей надежно хранил их от житейских невзгод. Наверное, именно эта черта и привлекала туристов в Локерстоун.

И именно поэтому здесь оказалась Джемма, рожденная в Лондоне. Ее отец был летчиком-ирландцем и погиб в битве за Британию еще до ее рождения. А мать, пережившая в столице 24 августа 1940 года [6] Начало бомбежки Лондона авиацией нацистской Германии. , на следующий же день отправилась с пятимесячной Джеммой на родину, считая, что выжить в войну получится только вдали от больших городов, на своей земле. Так Джемма оказалась в Корнуолле. Мать, вдова Кэтрин Донован, урожденная Вейлмарт, воспитывала ее одна, держа вместе со своими пожилыми родителями крошечную ферму у подножия холма.

Кэтрин не очень-то была похожа на фермершу: стройная, невысокая, миловидная, с мягкими пепельными волосами и светлыми глазами, фарфоровая куколка с каминной полки, а не человек. Ее никто не научил, как самой справляться с трудностями, и мягкий нрав покладистой жены вряд ли мог помочь выстоять перед лавиной обрушившихся бед. Нежная, туманная ее красота быстро увядала в повседневных заботах. В характере недоставало силы, уверенности, деловитости – и дочь Джемма, по складу ума совершенно иная, с детства привыкла быть главной хозяйкой, всюду успевать и во всем разбираться. Кэтрин смотрела на нее с тайным удивлением и ноткой зависти – и все-таки обожала из-за этой непохожести еще больше.