Елена Вернер - Ты – моя половинка

Но несмотря на это, миссис Донован редко бывала довольна собственным ребенком. Джемма была упряма, как сто ослов. И такая взбалмошная, резкая, что просто нет сладу.

– Помяни мое слово, – говорила ей мать, – замуж тебе не выйти. Ну, пока не изменишься.

– Мама, какая чушь, – просто отвечала Джемма. – Сейчас все проще! Двадцатый век все-таки. – И добавляла, чтобы позабавиться: – Так что замуж выходить вовсе не обязательно.

И выскакивала за дверь, не слушая гневного окрика. Она всегда была довольна своей жизнью, когда-то больше, когда-то меньше, но в целом довольна. Ей не нужно было ничего, кроме этого свежего морского воздуха, холмов, скал, под которыми на волнах взвивались барашки пены, торфяных болот, сплошь затянутых розовым медовым вереском. Но иногда… Иногда какое-то смутное волнение охватывало Джемму. Словно в эти мгновения завеса будущего приподнималась, и там показывалось что-то еще более прекрасное, намного превосходящее все, что она видела до этого…

В свободное время, коего за всю жизнь ей выдалось не так и много, Джемма убегала к холмам и бродила там до темноты. Она ничего не боялась, ни дикого зверя, ни человеческого помысла: ей казалось, что кто-то совсем рядом с нею все время охраняет ее, стоит прямо за ее плечом. Она чувствовала его незримое присутствие все время и звала невидимку своим ангелом. Вместе с ангелом она скакала по холмам, собирая букеты бледно-желтых примул и ярких сиреневых маргариток. Вместе с ним она рыскала вокруг огромных доисторических дольменов и менгиров, которых в округе было в изобилии. Джемме нравились эти громады, от них веяло другими временами, другими поколениями, которые так же, как она, жили, дышали, бродили в этих местах, а теперь давно превратились в прах, развеянный ветрами… Но мегалиты остались – и она готова была танцевать вокруг этих памятников непрекращающейся жизни, славить их, воспевать. В них, как и во всем вокруг, она ощущала дыхание вечности. Эти камни нравились Джемме куда больше всех благ цивилизации.

Весной она обязательно взбиралась на самый высокий из окрестных холмов, к полуразрушенному баронскому замку. Одна стена его полностью обвалилась, развалины давно поросли кустарником, но живое воображение Джеммы рисовало ей пиры и охоты, полные забот дни и буйные праздники, которые некогда видели эти замшелые валуны. Иногда ей казалось, что отзвуки тех событий долетают до нее сквозь века. Именно здесь, откинувшись на поваленную каменную перемычку замковых ворот, она читала потрепанную книгу легенд о короле Артуре. Солнце грело затылок, и, может быть, из-за этого крепла уверенность девушки, что именно здесь Гвиневра с томлением смотрела на Ланселота и терзалась своей виной и своим счастьем.

По выходным, когда не надо было идти в локерстоунскую среднюю школу, Джемма выскальзывала из дома и неслась сломя голову к морю. Спускалась по скалам, балансируя на самых носочках, крепко цепляясь за привычные серые уступы, покрытые лишайником. И с восхищением замирала, когда тропинка обрывалась небольшим песчаным пляжем. Пляж этот можно было увидеть только в отлив – в прилив вода поднималась и затапливала узкую полоску песка, подбираясь к скалам и делая берег неприступным. Джемме особенно нравилась эта обманчивость: вроде и есть пляж, а иной раз придешь, посмотришь – волны налетают на темные острые откосы и разбиваются с грохотом. Но там, глубоко под ними, все равно лежит гладкий волнистый песок и ждет своего часа… Ради этого видения, этой обманчивости Джемма была готова терпеть даже ветер, бивший ей в лицо. Ветер она просто не переносила. Иногда ей казалось, что эта неприязнь родилась еще до нее самой.

Кэтрин беспокойно вздыхала: не девчонка, а сорванец. Правда, Джемма всегда выполняла свою часть работ по дому, без напоминаний и пререканий, но стоило девочке со всем справиться, как она тут же улепетывала. Сначала Кэтрин переживала, пыталась искать ее, звать, слушая эхо в холмах, отчитывать пришедшую по темноте дочь, но вскоре поняла бессмысленность этой затеи. Джемма возвращалась домой, когда ей вздумается, продрогшая, с репейником в волосах, в пропитанных соленой водой туфлях. Миссис Донован усаживала дочь в огромную чугунную ванну, касалась губами лба, прикладывала ладонь к пылающим щекам, с тревогой пытаясь распознать хоть малейший признак простуды. Но лихорадочный блеск огромных, выразительных карих глаз не имел никакого отношения к болезни: наутро Джемма была так же здорова и беззаботна, как накануне.

Джемме было пятнадцать лет, когда это произошло. Она ехала из школы на велосипеде, весело крутя педали и насвистывая песенку. Кажется, ее что-то отвлекло – то ли котенок, выскочивший из-под колес, то ли окрик знакомого паренька. Она не успела вывернуть руль.

Когда визг автомобильных тормозов заставил оцепенеть всю улицу, Джемма услышала крик. Она узнала по голосу – это был крик ее ангела, ее возлюбленного, крик отчаянный и скорбный. Она не разобрала его слов, а в следующую секунду вокруг ее неестественно распластанного на мостовой тела уже собиралась толпа зевак.

Джемма видела себя словно со стороны. Она лежала в неказистом школьном платьице, туфли почему-то валялись в нескольких ярдах от нее. Переднее колесо покореженного велосипеда еще крутилось со стрекотом, и спицы в нем мелькали, мелькали…

А потом улица Локерстоуна исчезла. Джемма осознала, что она, захлебываясь от счастья, бежит по мощенной камнем аллее. Вокруг – мгла и какая-то величественная осенняя красота, и она летит, не чувствуя под собой ног, ликующая, нетерпеливая. Мимо мелькает скамейка, засыпанная кленовыми листьями, рыжими, как ее волосы. Она проносится мимо. Она знает, ей осталось совсем немного. Она должна успеть, она должна, должна!

Вот вдали уже замаячила ее цель. Что это? Кажется, дом?

Джемма побежала еще быстрее. Шагов своих она не слышала, будто их не было вовсе. Она неслась сквозь влагу осеннего дня и чувствовала мельчайшие капельки, оседающие на волосах, одежде, лице. И все внутри у нее трепетало от восторга, такого сильного, немыслимого, острого, что она перестала быть собой и стала одним сгустком, облаком этого восторга. Джемме осталось совсем немного, она уже четко видела очертания высоких окон, плющ по стене особняка, дверь, которая медленно раскрывается ей навстречу…

Но тут подул ветер. О, этот ветер, всегда ветер! Порыв чуть не сбил ее с ног. Она пыталась продраться сквозь него, но тщетно – этот ветер всегда сильнее, чем она. Он подхватил ее и понес прочь…

Когда Джемма открыла глаза, она не сразу осознала, что находится в больнице. Все вокруг было скучно-белым: стены, простыни, потолок. Над нею склонилось беспокойное лицо матери. В это мгновение Джемма раз и навсегда поняла значение слова «разочарование». То, что она чувствовала сейчас, не могло сравниться ни с одним из разочарований, испытанных раньше. Раньше были пустяки, досадные мелочи – теперь она хотела закрыть глаза, закричать, взорвать все вокруг, стереть с лица земли города – только чтобы снова вернуться туда, на аллею к дому.