Мария Вильчинская - Александра и Курт Сеит

Грабитель усмехнулся.

– А вы правы!

Он резким движением оттолкнул ее прямо в объятия Сеита, прыгнул в сторону и исчез за дверью, ведущей в книжный магазин. Шура услышала звук задвигаемого засова, а потом знакомое звяканье колокольчика.

– Он выбежал на улицу, – прошептала она, уткнувшись в плечо Сеита.

– Бог с ним, пусть бежит, – охрипшим голосом ответил он. – Главное, ты цела и невредима. Шура…

Он чуть отстранил ее, заглянул в лицо и вдруг, порывисто обхватив ее голову руками, страстно поцеловал.

– Неужели ты не слышала?! – Глаза Тани горели непривычным темным огнем. Не сверкали, как бывало, когда она радовалась или смеялась, а именно горели какой-то особенной, злой радостью. – Распутин мертв!

– Неужели?! – Шура постаралась ахнуть как можно искреннее, чтобы наблюдательная подруга ни о чем не догадалась.

Но кажется, она могла бы особо и не стараться – сейчас Тане было не до того, чтобы приглядываться и что-то замечать. Она была возбуждена так, что у нее даже руки дрожали. К тому же она впервые явилась прямо в дом Богаевских – видимо, возможный конфликт с Надин сейчас для нее не играл особой роли. Новость, которую она принесла, была важнее.

– Это совершенно точно! Джелиль даже привез мне заключение судмедэксперта, профессора Косоротова. Вот, слушай. – Она достала из сумочки лист бумаги, развернула и начала читать: «При вскрытии найдены весьма многочисленные повреждения, из которых многие были причинены уже посмертно. Вся правая сторона головы была раздроблена, сплющена вследствие ушиба трупа при падении с моста. Смерть последовала от обильного кровотечения вследствие огнестрельной раны в живот. Выстрел произведен был, по моему заключению, почти в упор, слева направо, через желудок и печень с раздроблением этой последней в правой половине. Кровотечение было весьма обильное. На трупе имелась также огнестрельная рана в спину, в области позвоночника, с раздроблением правой почки, и еще рана в упор, в лоб, вероятно, уже умиравшему или умершему. Грудные органы были целы и исследовались поверхностно, но никаких следов смерти от утопления не было. Легкие не были вздуты, и в дыхательных путях не было ни воды, ни пенистой жидкости. В воду Распутин был брошен уже мертвым».

Шуру от таких неаппетитных подробностей слегка замутило, но не настолько, чтобы она не заметила, с каким удовольствием Таня их зачитывает.

– Ты была с ним знакома? – осторожно поинтересовалась она. – С Распутиным.

Таня аккуратно сложила листок с заключением судмедэксперта, спрятала его обратно в сумочку и только тогда ответила:

– Да. Однажды одна из наших балерин, состоящих в приятельских отношениях с фрейлиной императрицы Анной Вырубовой, спросила меня – не хочу ли я увидеть Распутина поближе. А я была так молода и глупа, что захотела.

– И? – Шура взяла ее за локоть и усадила на диван, а сама села рядом. – Не пугай меня.

Таня скривила губы в подобии улыбки.

– Ничего страшного не произошло, слава Богу. Просто это было очень противно. Мне назначили день и час, и в указанное время я приехала в квартиру Марии Александровны Никитиной, на Пушкинской улице. Войдя в маленькую столовую, я застала уже всех в сборе. За овальным столом, сервированным для чая, сидели шесть-семь молодых интересных дам. Двух из них я знала в лицо – встречала на приемах и в театре, но близко ни с кем не была знакома. Понятно было только, что все они одного круга – гораздо выше меня по положению, я бы даже сказала, что скорее всего из самых аристократических семей. Они пили чай, вполголоса оживленно беседовали между собой, все казалось таким мирным и приличным…

Таня поморщилась и на минуту замолкла, теребя перчатки. Видно было, что вспоминать все это ей очень неприятно.

– Я поклонилась, – продолжила она наконец, – села рядом с хозяйкой у самовара и беседовала с ней, пока не услышала как бы общий вздох – Ах! – пронесшийся над комнатой. Я подняла глаза и увидела в дверях, расположенных в противоположной стороне, откуда я входила, могучую фигуру – первое впечатление – цыгана. Высокую мощную фигуру этого человека облегала белая русская рубашка с вышивкой по вороту и застежке, на талии был крученый пояс с кистями, черные брюки навыпуск и русские сапоги. Но ничего русского в нем самом не было. Черные густые волосы, большая черная борода, смуглое лицо с хищными ноздрями носа и какой-то иронически-издевательской улыбкой на губах – лицо, безусловно, эффектное, но чем-то неприятное. Первое, что привлекало внимание, – глаза: черные, раскаленные, они жгли, пронизывая насквозь, и его взгляд на тебя ощущался просто физически, нельзя было оставаться спокойной. Мне кажется, он действительно обладал гипнотической силой, подчиняющей себе, когда он этого хотел… – Она прерывисто вздохнула и пробормотала: – Шура, позвони, чтобы мне подали воды, пожалуйста.

Шура торопливо звякнула в колокольчик, отдала распоряжение горничной и взяла Таню за руку.

– С тобой все хорошо? Можешь не рассказывать дальше, если тебе это неприятно.

Но та покачала головой.

– Нет, я слишком долго держала это в себе. Джелилю некоторых унизительных для женщин подробностей не расскажешь, а больше мне не с кем было поговорить.

Она выпила воды и продолжила:

– Кроме меня там все были ему знакомы. И видела бы ты, как они наперебой старались ему угодить, привлечь его внимание.

А он развязно сел за стол, обращался к каждой по имени и на «ты», говорил броско, иногда пошло и грубо, подзывал к себе, сажал на колени, ощупывал, поглаживал, похлопывал по мягким местам, и все «осчастливленные» – млели от удовольствия! – Она содрогнулась от отвращения. – Смотреть на это было противно и обидно за женщин, унижающихся, потерявших и свое женское достоинство, и фамильную честь. Я чувствовала, как кровь приливает к лицу, мне хотелось закричать, стукнуть кулаком, что-то сделать. Сидела я почти напротив «высокого гостя», и я уверена – он прекрасно чувствовал мое состояние и, издевательски посмеиваясь, каждый раз после очередного выпада упорно вонзал в меня глаза. Я была новым, неизвестным ему объектом…

– Я бы убежала, – пробормотала Шура, разделяя ее отвращение. Господи, какая мерзость! До нее доходили сплетни о распутстве царского любимца, но она думала, что речь идет об уличных женщинах, а никак не о благородных дамах.

– Надо было так сделать, – согласилась Таня, – но меня словно пригвоздили к месту его демонические глаза. Я сидела, дрожала от гадливости, но не могла сделать ни шага. А он еще, нахально обращаясь к кому-то из присутствующих, произнес: «Ты видишь? Кто рубашку-то вышивал? Сашка!»