Ольга Литаврина - Сквозь игольное ушко (сборник)

Анна Ивановна решительно встряхнулась, отложила тетради и стала собираться, – нужно еще было навестить свекровь с дочерью, старуха после Алексея совсем сдала…

За окном душного класса шел на убыль великолепный весенний день, с пением птиц, с чистой зеленью молодой, свежей листвы. И впервые бог знает с каких пор Анна Ивановна засмотрелась на стоявшее над домами облако – все розово-торжественное, вкусное и пышное, словно взбитое из румяных сливок, – и вспомнила детскую игру, в которую они давно-давно играли с дочерью, кажется, игра называлась «Что на что похоже?». Анна Ивановна привычно одернула саму себя, понуждая к делу, взяла портфель с тетрадями и вышла из школы.

В метро она ездила теперь редко, чаще по выходным, направляясь на дачу, и сейчас, войдя туда, рассчитывала сесть и спокойно просмотреть газету. Но было тесно и душно, люди стискивали друг друга, на каждой остановке просили «потесниться еще», а с теми, кто не желал тесниться, завязывали озлобленные перепалки. Анне Ивановне становилось все хуже. Голова болела по-прежнему и как-то слегка кружилась, к горлу подкатывала тошнота вместе с привычным комом, ноги отекли, и тяжело было стоять, но самое странное и неудобное было в том, что Анну Ивановну опять одолели мысли, именно неудобные, как одежда неподходящего размера.

А ведь как ясно и четко было все и всегда в аккуратном мире Анны Ивановны!

Дочь окончила институт, к пенсии обзавелись подержанной машиной, была своя дача, муж никакими пороками не страдал, впитывал каждое ее слово, и в любой ситуации Анна Ивановна точно знала «как надо». Надо было верить руководству – и она верила. Надо было ученикам заучивать схемы и цитаты – и она добросовестно «обеспечивала их прочное усвоение». И вдруг, как куклы на уроках Ольги Львовны, потеряли свои привычные одежды и канонический Фадеев, и Твардовский, и даже – страшно сказать! – сам Горький. Все поплыло, смазалось, расплылось… О муже вспоминать не хотелось. Дочь, еще не выйдя замуж, ушла жить к бабушке и четко оговорила, что «учить ее больше не надо».

Зарплаты и пенсии, которых раньше вполне хватало, вдруг оказалось недостаточно даже для самого скромного безмужнего существования, как будто Государство, добросовестных граждан которого Анна Ивановна растила всю жизнь, тоже обмануло ее, оставив без поддержки и защиты. Вчера «давали» одних писателей, а сегодня спрашивают других, и как угадаешь, если и в самом РУНО ничего толком не знают. И есть ли в памяти хоть один ученик, который обратился бы к ней за советом по собственной инициативе, не говоря уже о самом близком человеке – дочери? И почему она и ее ученики все время, как ярые враги, обретались по разные стороны баррикад, она – стремясь любой ценой вдолбить рекомендованные сверху знания, они – стремясь избежать неизбежного? И как обходится без такой войны эта молодая Ольга Львовна?

В середине пути Анне Ивановне стало так плохо, что она испугалась – вдруг упадет. Она решила выйти на «Театральной», пройти до «Лубянки» пешком, подышать немного. Народу в центре было, как всегда, полно. Вокруг Большого театра тучей клубились перекупщики билетов, и Анна Ивановна привычно возмутилась – почему все-таки не отведут этим спекулянтам специальные места, а еще бы лучше – гнать всех в шею и взять наконец-то власть в твердые руки…

«Взять власть в твердые руки!» – над самым ухом услышала Анна Ивановна и удивленно огляделась. Задумавшись, она прошла на Кузнецкий и у входа в магазин «Букинист» попала в самую гущу митинга. Над довольно солидной и решительно настроенной толпой реяло бахромчатое знамя с неразборчивыми буквами. Анна Ивановна подошла поближе к оратору, лицо которого показалось странно знакомым.

Боже, да не Володя ли Калиновский? Был такой, помнится, в выпускном классе. Строился всегда первым, писал аккуратно и четко, а как-то по ее указке целый месяц подстерегал в углах двоечника Комлева, пока тот не перестал огрызаться на замечания…

Калиновский выступал, как на экзамене, уверенно и с напором. Ему и принадлежали услышанные Анной Ивановной слова. Слышно с ее места, правда, было плоховато, но конец речи Анна Ивановна уловила полностью: «Забирать надо в свои руки страну! Никаких забастовок, никаких выступлений, никакой политики – колбаса и пиво, и всем поровну! Повадились – то шахтеры, то медики, а то и вовсе шкрабы бастуют! Да половину школ на хрен разогнать надо, оставить такие, где, как у нашей Анны Ивановны, все по струнке ходят и головы ничем не забивают, кроме того, что само из мозгов вылетает! И с теми еще разберемся, не жидовским ли там духом пахнет!..»

Дальше Анна Ивановна не слушала. Ей вдруг показалось, что Володя Калиновский наклоняется к ней и протягивает руки, показывая, где ее истинное место – там, рядом с ним, где головы ничем не забивают, кроме того, что само вылетает из мозгов!

…Ах, как все же неудачно складывался день! Лицо Анны Ивановны побелело, тошнота вплотную подкатила к горлу, линия домов слилась и завертелась.

«Вот неудача, речугу договорить не пришлось, – заметил врачу «Скорой» лидер митинга, – и что этим пенсионерам неймется? Похожа чем-то на нашу классную, только та была повыше, построже, такая вся затянутая, – уж она бы себе подобного не позволила. Да, перевелись у нас настоящие учителя, воинской закалки не хватает. Это ведь академикам познания нужны, а нам нужна ясность: это – можно, а это – нельзя, Горький – друг, Синявский – враг, а если враг не сдается, его уничтожают!»

Когда, выйдя из больницы, Анна Ивановна вновь вернулась к работе в школе, Ольги Львовны там уже не было.