Никки Каллен - Рассказы о Розе. Side A

– Ты где, Адорно? Мы тебя заждались все, Изерли надо срочно в кровать с капельницей… а ты тут расселся…

– Да я… – Тео так обрадовался, что за ним пришел Роб, что сразу мгновенно придумал, почему он всех задерживает. – Я тормоз, прости…

И вот опять ван Хельсинг несет Изерли на руках – завернутого в пледы, мягкие, черные с белым, это пледы, в которых они с Йориком спали ночью; Изерли в них как в ванне, полной пены; и от ван Хельсинга пахнет кардамоном, табаком трубочным, давленой вишней с сахаром; «Вы со мной скоро с ума сойдете, наверное» говорит жалобно Изерли; ван Хельсинг улыбается «это точно», целует его в лоб – нежно и сердито; всё равно я провинился, думает Изерли, ох, когда же у меня все получится обрадовать его; ван Хельсинг доносит его до машины, кладет бережно на заднее сиденье, подушку под голову подталкивает; потом все курят и ждут Тео; он где-то застрял с картиной; Ричи предлагает версию, что Тео запутался в скотче, как персонажи мультиков, сам себя замотал, заклеил, и теперь валяется, беспомощный на полу, зовет на помощь; Роб ведется, психует и идет на помощь; приводит Тео, тому нет оправдания, он красный, взъерошенный; будто и вправду что-то стряслось загадочное и нелепое; Ричи ухмыляется; Изерли жаль Тео; он ведь еще совсем ребенок, несмотря на свои таланты и шмотки; он закрывает глаза и прислоняется лбом к плечу ван Хельсинга – его укачало чуть-чуть; и опять он вспомнил, как это – лежать в лодке в солнечный день; и опять стал думать с удовольствием, что приготовит на Пасху – ведь она совсем скоро; и заснул; и проснулся уже в Братстве Розы, в своей комнате в Рози Кин. За окном было солнце, кричали чайки, окно было открыто, занавеска развевалась, будто девушка в «Мулен руж» поправляла юбки и чулки; пахло растущими травами, землей. Как там сад Тео, каким он будет? Изерли встал, обнаружил, что в руке опять катетер; капельница уже почти вся стекла; выдернул катетер из руки; нашел в ящике стола вату и водку – он всегда держал маленькие бутылки разного спиртного – мало ли чего захочется ночью; прижал ваткой ранку; увидел картину, прислоненную к столу, улыбнулся; снял пижаму, надел белый свитер, тонкий, кашемировый, закатал рукава до локтей, темно-синие джинсы, синие кеды; пальцы еле слушались; часы – он проспал целые сутки; это было уже следующее утро; и пошел по Рози Кин; окликая Тео, Дэмьена, ван Хельсинга; вспомнил, как приехал после разговора с Изобель первый раз, обалдевший, сбитый с толку, напуганный, а в замке будто бы никого не было, будто все бросили его, исчезли, переместились в другое измерение. Ему опять хотелось найти Дэмьена и Тео; сидящих в библиотеке; приготовить им бутербродов; и посидеть с ними, поболтать, покурить, обсудить жизнь и малых фламандцев; каждый оттенок красного.

Но они сидели – все – на кухне; пили кто кофе, кто чай; сами нарезали бутербродов; еще на столе были покупные кексы и пирог яблочный со сливками; Изерли даже знал, из какой булочной; все: Дилан, рисунок карандашом, набросок, серый, серебристый, как камешек, ничем не примечательный, пока на солнце слюда не заиграет; в серой футболке со старой афишей «Кинг-Конга» и серой вязаной кофте с капюшоном и на молнии, серых вельветовых штанах, пальцы в волосах, локти на столе, всё в крошках, читал «Историю фарфора»; Дэмьен, мальчик, чья улыбка однажды остановит войну; темноволосый, розовые губы, щеки, брови черные, ресниц целый миллион; в розовой рубашке, коричневом жилете, коричневых бархатных брюках, тоже читал – он обожал читать за едой; Умберто Эко, Нила Геймана, Жана Бодрийяра; книги его все в пятнах от чая и майонеза; ну и ладно, говорил он, сразу видно, что это мои книги, мои вещи; зато никто мою библиотеку после смерти не продаст; Роб и Женя рядом – они оставили ему на столе в комнате подарки из Лондона – автограф Джейми Оливера и тамблер новый из «Старбакса» – с домиком белым, с красной крышей, и сад кругом – мультфильм такой про Прованс; Роб – благоуханный южный сад, полный огромных цветов и сочных фруктов, сказочный, загадочный, полудикий, в котором можно заблудиться, Женя же – маленькая поляна для двоих, полная простых полевых цветов, лиловых или желтых, центр земли; оба в свитерах облегающих, с горлом – Роб в красном, Женя – в коричневом, и в темно-синих потертых джинсах в обтяг; пили кофе – Женя с молоком, Роб черный с лимоном и медом; они всю ночь катались ночью на лошадях; гоняли их; волосы мокрые – только проснулись и только из душа; Грин – накладывал сливки на пирог; такой светлый, загорелый, белый пляж на рассвете; в рубашке с короткими рукавом, цвета хаки, с погонами, и штанах таким же, под военные, зеленых, в клетку, с кучей карманов; он знал, что случилось – будто кино посмотрел; «эх, Изерли…» сказал он в больнице; его напугал Трэвис; Йорик рядом, слушает INXS по радио, ему грустно, будто его бросила девушка; он, как и Роб, в красном свитере; только у Роба свитер темно-красный, вишневый, а у Йорика – яркий, как губная помада голливудских кинодив; и черные фрачные брюки, от Армани, винтажные, стоимостью с пол-Рози Кин; он как-то исхудал, круги под глазами, будто грязь, Йорик – персонаж комикса Тео, да и только, трагичный, прекрасный; профиль как лезвие; будто все еще думал о том – трудном, серьезном; перед ним – чашка с чаем и варенье в вазочке – малиновое; Тео – намазывает хлеб на масло, любуется переливами сливочными; мальчик-звезда, в тонкой рубашке в малиново-оранжевую крупную клетку с воротником-стойкой, светлых джинсах, подкатанных, будто катался на велосипеде, и пуловере сером; такой юный, такой изысканный; он так испереживался за Изерли, за Рози Кин, за себя, что чуть не потерял себя; и Ричи, возле кофемашины, делает себе кофе; в белой рубашке поверх голубых джинсов, черном узком галстуке рон-н-ролльном; не парень, а музыка Ханса Циммера к «Бэтмену».

– Можно мне тоже кофе? – сказал Изерли. – С молоком, – сел рядом с Йориком, достал сигарету; Йорик ему прикурил; даже «Крикетс» у него красный.

– Тебе нельзя курить, – рассердился Тео, – у тебя пневмония. Ну, вообще, пиздец, Изерли, что ты делаешь? Иди, ложись…

Ричи поставил перед ним кофе, в большой кружке, идеально сваренный, пена почти карамельная, Женя подвинул сливочник.

– Спасибо, – Изерли налил молока, отпил, еще раз затянулся; потом поднял на них на всех глаза и попросил прощения. – Простите меня, пожалуйста, что заставил вас всех беспокоиться обо мне.

– Да уж, – ответил Грин за всех. – Мы из-за тебя на два дня раньше вернулись. Ничего не посмотрели, толком ничего не купили, кроме подарков тебе и Тео. Ты нам должен шикарные Марди Гра и Пасху.

Изерли поднял руку с сигаретой, принося клятву, будто на суде.

– Ты теперь уйдешь от нас, Изерли? – вдруг спросил Дилан; и все замерли.