Зоя Грэй - Эдичка

Сначала мы заехали за Джоном, он шел на балет с нами. Джон жил на тихой лондонской улице, в старом викторианском доме. Дома стояли в линеечку, перед каждым домом был цветник, окна блестели, двери были покрашены в синий, красный и черный цвет, и ручки их сверкали начищенной медью. Дом Джона был заметен сразу: из ящика для цветов торчали два сухих стебля, через грязное окно виднелась оборванная штора, на облезлой двери не было звонка.

Папа постучал в дверь, и ее открыл сам хозяин. На нем были шорты и рваная майка. Он сразу потащил папу по дому показывать, какого прогресса он достиг в ремонте. Если учесть, что дом ремонтировался уже двадцать лет, то особого прогресса не наблюдалось, а внутри царил полный хаос.

У дверей, правда, лежала тряпка, и мы старательно вытерли об нее ноги.

– Вот видишь, – сказала мама бабушке, – прогресс уже есть.

Мы, правда, не поняли, зачем эта тряпка, ведь пол был грязнее некуда. Гостиную заполняли коробки, газеты, бумаги, ящики с вином и просто пустые упаковки из-под вина, кругом чего только не валялось: одежда, грязная обувь, тарелки с недоеденной едой, кисти, краски. Все двери были без ручек, на пыльной мебели стояли семейные фотографии. Вот молодой Джон на свадьбе брата вместе с мамой в шляпе в форме кастрюли, вот еще какие-то пожилые родственники. Я стал рассматривать фотографии, мне всегда очень нравилось это делать, папа с Джоном тем временем носились по дому, и папа громко восторгался достигнутым прогрессом.

Мама категорически отказалась принимать участие в этой экскурсии и вступила в разговор с бригадой поляков, которые настилали пол на лестнице. Я ничего не понял из этого разговора, поляки говорили по-польски, а мама по-русски. Поляки страшно возбудились, махали руками и часто повторяли слово «курва». Явно были чем-то недовольны.

Бабушка Варя все это время сидела в гостиной в своем строгом черном платье, красивых туфлях, на шее и в ушах у нее сверкали бриллианты. Когда мы выезжали из дому, папа заметил, что можно было бы одеться и поскромнее, на что бабушка сказала, что из уважения к себе и актерам русские люди в театр одеваются по-театральному, а в одежде для уборки картофеля они действительно собирают картофель, и посоветовала ему переодеться. Мама тоже была в красивом платье, а на мне была новая бархатная курточка.

Вдруг бабушка вскочила с грязного дивана и заявила, что немедленно уезжает на балет на такси, она больше не намерена сидеть в этой помойке. Все заторопились, Джон стал искать свои брюки и нашел их возле дверей – это была та самая тряпка, о которую все вытерли ноги, ботинки он так и не переобул, и они были измазаны краской. Мы все выкатились на улицу, к великой радости поляков, они тут же бросили молотки и пошли в сад пить водку. Джон громко возмущался и кричал, чтобы они шли работать, за что в ответ получил очередную «курву». Джон стал просить маму повлиять на братьев-славян, на что мама сказала, что платить людям надо вовремя. У Джона опять не было денег, или, как он это называл, возникла проблема с наличными.

– Сколько я его знаю, у него всегда проблема с наличными, – сказала бабушка, но в этот момент она застыла от изумления, увидев машину Джона.

Это была старая грязная колымага непонятного цвета, наверное, из-за грязи. Джон бегал вокруг и пытался усадить всех в нее. Но ручек на дверцах не было, дверцы открывались с помощью веревок, продетых в дырки в том месте, где раньше находилась ручка. Надо заметить, что и все туалеты в доме Джона работали по такой же системе. Ручки отсутствовали везде, и для того, чтобы слить воду, нужно было дергать за веревочку. Двери в доме также не имели ручек, за это бабушка прозвала Джона безручечным. В нашем доме так всегда и говорили: «А это какой Джон, безручечный?»

Пол внутри машины был завален объедками, пустыми бутылками из-под кока-колы и прочим мусором. Сидеть в принципе было негде. Бабушка категорически отказалась садиться в машину Джона, тогда мы с папой поехали с Джоном, а мама с бабушкой следовали за нами в нашей машине. Город Джон знал просто великолепно и машину водил как бог. Мы долго пробирались по каким-то боковым улицам, на главные магистрали Джон выезжать боялся из-за полиции, она его не раз уже штрафовала за состояние автомобиля. Квитанции штрафов валялись тут же среди грязного белья, на заднем сиденье.

Наконец мы подъехали к большому концертному залу в Лондоне, который назывался Альберт-Холл, в честь принца Альберта, мужа королевы Виктории. Вообще, Виктория, наверное, очень любила своего мужа, который умер намного раньше ее от тифа. Она не снимала траур до конца своих дней и кучу различных мест в Лондоне назвала его именем, а в Кенсингтонском парке поставила ему огромный памятник.

Итак, мы начали выходить из машин. Джон стал выбираться из своей разбитой колымаги, и всем видны были его испачканные краской ботинки и грязные парадные брюки, о которые мы вытерли ноги. Проходившие мимо нарядно одетые красивые девушки смотрели на это с ужасом.

Джон, похоже, истолковал их взгляды совсем иначе и стал с ними заговаривать. Они не удостоили его ответом, лишь одна сказала другой по-русски:

– Вот козел.

«Странно, – подумал я, – то какие-то курицы без головы, с которыми мама сравнивала папу и Джона, теперь козел. При чем тут животные?»

Мы прошли в зал, и Джон, сидевший рядом со мной, все время зевал и спрашивал маму, когда же все кончится, а то у него живот сводит от голода. Бабушка кипела рядом с мамой, но молчала, не хотела мешать другим наслаждаться прекрасным зрелищем.

После балета мы поехали домой, а Джон с папой – в какой-то индийский ресторан, где можно было поесть за пять фунтов. Добирались они туда часа два и долго кружили по маленьким улочкам, чтобы поставить машину. Наконец нашли место и, довольные, пошли ужинать. Каково же было их удивление, когда, выйдя из ресторана, они свою машину не обнаружили. Ее арестовали за неправильную парковку и увезли в какой-то гараж на другом конце города. Туда пришлось ехать на такси и платить штраф 150 фунтов, так что дешевый ужин обошелся им дорого. Бабушка долго смеялась, когда услышала эту историю от папы.

– Да, – сказала она, – скупой платит дважды.

Главным принципом жизни Джона было не тратить деньги ни при каких обстоятельствах. Особенно это касалось его самого. Одежда Джона была куплена еще его мамой, давно покойной, лет этак двадцать тому назад. Джон упорно ее носил, хотя выглядело это просто неприлично. Костюмы были ему давно малы и лоснились от старости, пальто не сходились на животе, ботинки перемазаны краской, потому что он все время дома что-нибудь красил, а теннисные шорты, в которых он приехал к нам однажды летом, были такие тесные и короткие, что даже бабушка Варя покраснела. Папа тогда тут же отправился с Джоном в магазин и купил ему новые шорты, майку и сандалии, за что Джон был папе бесконечно благодарен.