Елена Чижова - Планета грибов

Снова поля, заросшие цветами. На обочине стоит женщина, рядом девочка – маленькая, лет восьми. У обеих – распущенные волосы. Длинные, как у русалок. Девочка надела венок – луговые цветы, пестрые. Сложись всё иначе – могла бы остановиться, нарвать букет. Фигурки, отражаясь в зеркале заднего вида, становятся маленькими – лиц уже не видно. Только волосы – их поднимает порывом ветра. Она прислушивается к щиколотке. Похоже, утихла.

«Девочка Настя будет меня помнить». Летит, чувствуя радость, нечаянную. Прошлое, темная книга, написанная графоманом, в котором всё не по-людски: солнце – не солнце, трава – не трава, дерево – не дерево, – отлетает назад со скоростью в двести восемьдесят лошадиных сил. Лошади идут рысью, прядают гривами – кортеж, растянувшийся на километры, бог знает сколько; ей трудно себе представить: двести восемьдесят белых лошадей. Плавно, не снижая скорости – дорога свободна, – кортеж вписывается в поворот. Лошадиные головы клонятся влево, белые гривы вьются волнами. Солнечные искры вспыхивают, выбиваясь из-под копыт. Она жмурится, опускает шторку. По встречной полосе движется фура. Издалека она кажется маленькой, почти игрушечной. Впереди, на обочине, человеческая фигурка… —

Старуха останавливается, смотрит налево. Искры солнца, отраженного в асфальте, слепят глаза. Она закрывается рукой. Ей надо перейти на ту сторону. Утром едва перебралась – вжик-вжик, машина за машиной, стоишь, стоишь, ждешь, пока пропустят, да куда там, едут и едут, разъездились. Она окидывает хозяйским глазом: трехлитровые банки, самые удобные. С литровыми сплошная морока и крышек не напасешься… Вроде никого. Она разворачивает коляску – вместительная, осталась от внука, везти-то легче, чем таскать на себе. За жизнь натаскалась – то одно, то другое. Вон, все руки скрючило. Эти-то, в машинах, нагрузились, сели и поехали, а тут стой и жди. Она смотрит направо, щурится. Тоже вроде не едут. «Ну, с богом!» – толкает коляску вперед… —

Он поежился и посмотрел на часы. Короткая стрелка подходит к шести.

В желудке снова ноет. Не поймешь, может, и не в желудке. Стараясь не обращать внимания на ветки, нависшие над участком, направился во времянку, отломил краюху хлеба, вынул из пакета огурец – толстый, слегка привядший на кончиках. Свежие огурцы надоели. Вспомнил материнские банки: трехлитровые, огурчик к огурчику. Мать солила с сельдереем – незабываемый вкус. Потянувшись к солонке, отметил: соль снова отсырела, как после зимы.

Хрустя водянистым огурцом, вернулся к скамейке. «Да ну его!» – размахнулся решительно, швырнул в кусты. Родители молчали. Думали: теперь, когда нашлась эта женщина, которой можно передать его из рук в руки, их дежурство закончилось, имеют право покинуть пост.

Дожевывая на ходу, вернулся в дом. Сел в продавленное кресло. Обхватил колени, будто снова стал маленьким мальчиком, который сидит, терпеливо дожидаясь матери: обещала – значит, спасет.

«Воскресенье. Наверняка пробки… Надо проверить телефон», – про телефон – так, не всерьез. Связи нет. С нашими темпами в лучшем случае восстановят завтра. Завтра понедельник. Новая неделя – новый круг, в который попадает каждый переводчик божьего замысла, если верит, что исполнение зависит и от него.

Неверный свет не достает до углов, в которые забилась напуганная мебель, чьи потомки, вырванные с корнем, лежат вповалку от Васкелова до Соснова, готовые стать чем угодно: хоть шкафами, хоть стульями, хоть вязанками хвороста, хоть дровами, хоть ящиками, хоть деревянными бушлатами – уж это в чьи руки попадут.

Вдруг подумал: если всё образуется, значит, нас – ее и меня – тоже изгонят. Только не из Рая, а из Ада. В обыкновенную жизнь.

Это случится. Надо набраться терпения. Рабочие приедут, спилят деревья, починят крышу. Он съездит в редакцию, сдаст готовый перевод. Скажет: мне срочно нужны деньги. Главный редактор выплатит, никуда не денется. «Потом позвоню, договорюсь о встрече».

Замер, будто услышал ее голос в трубке… —

Старуха смотрела завороженно. Чего говорить, место тут гиблое, и раньше всякое случалось: то в кювет въедут, то железками своими друг в дружку. Стукнутся – идешь, а стекляшки по всему асфальту, но чтобы та-ак…

«Господи, воля твоя!» – перекрестилась ти́хонько. Огляделась, прикидывая: и чего теперь? Перебежать или ну его – от греха? Отступила назад на обочину, покрепче ухватила коляску. Толкая перед собой, двинулась в ихнюю сторону, заранее ужасаясь и восхищаясь, преодолевая сопротивление мелких камешков – так и норовят под колеса. Шла, позвякивая пустыми банками. Машина огромная, морда забрызгана грязью. Вон он, выпрыгнул. Ходит, ходит – дергает, а чего тут дергать? Дергай – не дергай. Ага, и сам, видно, понял. Звонит. Если б не коляска, подойти хоть поближе, а так чего-то белеется, а больше не разглядишь. Ну теперь понае-едут!.. Если с Васкелова – ничего, недолго. А если с города? Да нет, воют уже – нынче с телефонами быстро. Не успеешь разбиться – явятся.

И машин откуда-то набралось, стоят с обеих сторон, а куда денешься, жди, пока растащат, тогда уж…

Подъехали. Один тощенький. Другой тоже вылезает, никак не вылезет: пузо-то отъел. И морда – поперек себя шире. А чего ему? Протяни руку – положат, да еще спасибо скажут, что отпустил подобру-поздорову. А тут живи от пенсии до пенсии, считай копейки. Обтерла рот, будто глотнула обиды. Только огород и выручает. И прадед, и дед ее – перекрестилась меленько, как положено, когда поминаешь покойников, чтобы души их без толку не обеспокоить, – и отец, пока не расстреляли. Все в их роду кормились от земли.

Этот, который с грузовика, машет руками – видали, ворона выискалась. Маши, маши – там-то, куда засадят, небось, не размахаешься. Сами махнут – не отмахнешься.

Опять куда-то звонят. Теперь, видно, в скорую или начальству своему докладываться. Сообразили, слава богу: подергали, подергали – этот, другой, который застрял в машине, молчит, ни гу-гу. Тощенький остался, а этот, в деревне говорили: морда как мамина жопа…

– Вы, мамаша, давно тут стоите? – вежливо так, обходительно. – Что конкретно видели?

– Дак чего видела? Что ты, сынок, то и я. Этот-то, который оттуда, ехал себе и ехал, а этот – кто ж его знает: я ведь к нему спиной. Иду себе, вон, везу банки. Вдруг – нечистая сила! – вжик над ухом и прямо в того. Охнуть не успела.

– А вы, мамаша, где шли? По обочине или по дороге?

Ишь, морда хитрая, прищурился. По обочине или по дороге?.. Так ему и скажи…

– Да, господь с тобой, сыночек! Разве ж тут можно. Мы во-он где переходим, там, против колонки.

– Вы, мамаша, пока не уходите. Может, вопросы появятся. По этому ДТП вы – единственный свидетель, данные ваши перепишем.