Сергей Шаргунов - 1993

Часть улицы возле книжного магазина “Москва” уже была завалена досками, заставлена мусорными баками.

На подходе Лену встретил молодой человек с мелкой порослью на лице, совсем мальчишка, и выдал ленту бело-сине-красного цвета:

– Это наш опознавательный знак…

Она взяла ленту – такая же перетягивала его руку выше локтя – и, не решаясь повязать, просто держала в руке.

Люди стояли кучками или бродили туда-обратно. От памятника доносился плохо слышный клекот мегафона, там было теснее, темнее. Ближе к Моссовету развели большой костер, он мигал ярким пятном, и над ним слышалось быстрое бренчание гитары.

Люди приветствовали друг друга сдержанными кивками. В свете фонарей Лена заметила множество доброжелательных и как бы потерянных лиц с напряженными полуулыбками; острой опаской сверкали глаза, все словно чего-то ждали, так что их беспокойство передавалось и ей. Она подошла к внушительной кучке, стоявшей у тротуара, сразу за баррикадой. Фонарь и зажженная витрина книжного выхватывали из мглы фигуры и лица.

– Они захватили танки и едут сюда, – тараторил крепкий сутулый мужчина в редких, но пушистых колечках волос на вытянутой голове. – Давить нас, спасать своих.

– Каких своих? – истерично метнулся голос невысокой морщинистой женщины в малиновом беретике.

– А вы не в курсе, да? Там эти придурки… депутаты Моссовета, мы их заперли, – сутулый показал на темные верхние окна красного здания.

– Пускай едут, – печально и медленно заговорил пожилой человек в голубой вязаной шапочке, похожей на детский чепчик, с беззащитными складками кожи, свисавшими над кадыком. – Я готов быть убитым. Я свое отбоялся. Лишь бы вы не жили в страхе, как мы жили.

– И мы их тоже не боимся ни капли! – Скромная худая женщина в замшевой куртчонке поддержала его неожиданно сильным, настырным голосом. – Это может быть страшнее всего, что было! Это же смесь Гитлера со Сталиным!

– Боялись в девяносто первом! Танки идут, а у нас руки голые. Боялись, но не ушли! – нервно похохатывая, сообщил круглый обритый человек с заплывшими, чуть раскосыми глазами.

– Я не за Ельцина, понимаете, я вообще от политики далек, я медиевист, средними веками занимаюсь… большое видится на расстоянии, понимаете, – хрупко выговаривал непричесанный юноша в длинном сером пальто, рассеянно поглаживая пальцем себя по деснам. – Я все эти дни в сторонке… ждал, что как-то само рассосется… Но ведь они первые начали, да? Понимаете, это мятеж… Мятеж против здравого смысла… Автоматы у черни… чернь с совершенно сумасшедшими идеями… И эта чернь сейчас шарит по моему городу… Это как в семнадцатом, да? Ведь тогда никто ничего всерьез не воспринимал, а потом миллионы из страны бежали…

– Обратите внимание: они к законности взывают той самой, большевистской! – патетично вострубил в нос сгорбленный человек со сливочными, желтоватобелыми струями усов-бороды. – Конституция, говорят. Так это брежневская конституция! Продолжение сталинской! Какая, к черту, власть советов! Это товарищ Ленин с пьяными матросами придумали! – И он довольно оглядел всех, интересуясь впечатлением.

– Нет, нет, мало что конституция советская, – подхватил электрическим голосом молодой блондин с торчащими зубами, похожий на зайца. – Они ее сами всю исчеркали. Сколько они поправок в нее внесли? За один последний год. Поправки с голоса! Стадо, а Хасбулатов ими помыкает. Референдум прошел, граждане ясно ответили: Ельцину доверяем. А эти знать ничего не хотят.

– Мамочки, почему нас так мало? – плаксиво вынырнул из темноты женский голос.

– Всё в порядке, люди подтягиваются… – прокатился вальяжный мужской баритон.

– Самое страшное, если они дорвутся до эфира, – кто-то мягко заворковал, с одышливыми паузами. – Ведь народ не наш. Не обольщайтесь, милые. Приличных людей у нас нехватка. Уровень идейной гигиены близок к нулю. Если начистоту, всё заложено от начал. Когда еще сошлись с Византией…

– Где же армия? – снова женщина-плакса.

– Помилуйте, уж военных-то просто охмурить, – опять мягкое воркование. – Они ведь все латентные держиморды.

– Только еда появилась, границы открылись… – кто-то глубоко вздохнул.

– Это Гайдар нас накормил! – радостно отозвалась статная девушка с низкими бровями и трехцветными лентами, которые она успела заплести в косу.

– Мне трудно, Раисочка, – раздался робкий вздрагивающий голосок, – я пенсионерка, хоть и ученый, всю жизнь геологией занималась, я даже ракушку в пустыне открыла, в честь меня ракушка названа. Но как бы лично мне трудно ни было, Гайдарке надо памятник поставить при жизни. Гайдарка – камикадзе.

– Елочка, совершенно с тобой согласна. Елка, но ты представляешь, старый Рыбаков рехнулся, пишет роман против наших реформаторов. Против Егора. Собирает материалы и пишет. Говорит: “Если доживу – допишу”.

– Как Рыбаков? Толя Рыбаков? “Дети Арбата”?

– Он, Елка!

– Ай-яй-яй, ну ты подумай!

Лена несколько раз вставила: “Правильно!” Она сопереживала им, трогательным, пылким, порывистым людям. Видно же – настоящие интеллигенты. Конечно, Вите среди них не место. Он с другими, с бешеными обезьянами…

– Будьте готовы: армия не придет! – Выступление от памятника, из-под копыт каменного коня стало слышнее, усиленное новым рупором. Оратор говорил въедливо, уверенно, властно. (“Лера!” – узнал кто-то. “Какая Лера?” – “Новодворская!”) – Если до утра эта власть не спасет свободу, мы не повторим исторических ошибок: мы сами пойдем и уничтожим красного дьявола! Дайте нам оружие, и мы раздавим гадину!

– Ура-а-а! – Лопоухий мужичок, подпрыгнув, поймал в воздухе ломик, в свете фонаря сверкнули опьяненные глаза.

– Помогай вам Бог! Очистим от скверны… Помогай Бог! – вдохновенно бормотал кто-то на ходу, осеняя встречных быстрой рукой; мелькнула рыжеватая бородка и фиолетовая шапочка, Лена узнала священника Глеба Якунина.

Она переместилась к костру. На дощатых ящиках сидела патлатая молодежь, и тот самый мальчишка, что выдал ей ленточку, теперь, наклонившись над огнем, резко лупил по струнам:

Он запрокинул к темному, полному могущества небу бледное лицо, нечистое от мелких волосков, и под сникающий перебор струн вся компания заорала хором: “Вот так!”

Костер кашлял и плевался, жирные искры взлетали высоко, по кругу ходила бутылка портвейна.

– Прикиньте, гражданская война. Половина Москвы за нас, другая за них… – задумчиво прощебетал юнец в маленьких, словно бы ненастоящих очках, смешно сидевших на толстом носу.

– Да чо Москва… Шире бери – страна! – луженой глоткой вывела бокастая девица.