Сергей Шаргунов - 1993

Депутат зарозовел, сделал шажок назад, прислонился к стене, его бородка, казалось, чуть посинела:

– Это на усмотрение корпуса…

Виктор взял еще правее и уткнулся в толпу под знаменами: митинг продолжался, речь с балкона держал легендарный Анпилов. Тут было красным-красно от знамен. Все замерли, высоко запрокинув лица, как будто кровь пошла носом. Виктор тоже поднял голову, и красная материя накрыла ему лицо.

– Товарищи! – Виктор мотнул головой, отгоняя знамя, и увидел на балконе приземистого человека в боксерской стойке. – Да здравствует вооруженное восстание, товарищи! И я говорю Руцкому: Александр Владимирыч, не томи ты народ, раздай оружие! – Оратор тянул звуки натужно и исступленно, точно бы что-то наматывая на свой кулак, крутившийся бесперебойно. – Товарищи! Но и пока не теряем время! Готовьте коктейли Молотова! Ничего и никого не бойтесь! С нами шахтеры, чернобыльцы, моряки! С нами Ленин, с нами Сталин, с нами Молотов, Пушкин и Маяковский!

Вокруг захлопали, заревели.

– Ав-то-мат! Ав-то-мат! – кричал и подпрыгивал, словно надеясь взлететь, мужичок в застиранной хэбухе и ржавой каске, похоже, времен Великой Отечественной.

Виктор выпутался из объятий знамен и начал обходить толпу. Он пробирался по опушке митинга, где ему вручали листовки, быстро наполнившие все карманы, а заросший волк из “Ну, погоди!”, пахнущий каким-то сладким алкоголем, отдал за горсть монет брошюру-летопись “Откуда есть пошла русская земля”, которую пришлось сложить вдвое.

Он вышел в конец площади к длинному зданию типа спортивного комплекса с белым первым этажом и шоколадно-коричневым вторым. Под крышей гнездились узкие окошки, вдоль фасада чем-то черным и острым, будто углем, были ровной прописью начертаны заклинания. Виктор прочитал справа налево, медленно проходя: “Душа не в США”, “Мэр – вор!”, “Ерин, кому ты верен?”…

Угол дворца уходил ввысь, в космос, массивный и фантастический, как опора древнего величественного храма, и закружилась голова, когда глазами пополз по мрамору к небу. Вырываясь из головокружения, заставил себя сделать несколько сильных глубоких вдохов наперекор потерянности и недосмотренным снам.

Его захватило церковное пение, такое простое, что он с облегчением начал подпевать. Это из-за угла вытек поющий крестный ход: бордовая хоругвь, батюшка со смоляной бородой в черном подряснике, никлые женщины… Может быть, от усталости, перенапряжения, перенасыщения красками, но Виктор вдруг выпал из времени и пространства. Он затесался в крестный ход и побрел, неумело крестясь, спотыкаясь. Ему выдали глянцевитую бумажную икону, золотисто закрывшую всю грудь. “Это царь Николай, держи”. Вцепился – и не столько видел, сколько ощущал, что перед ними расступаются – недоуменно, насмешливо, одобрительно, суеверно – и ему было хорошо, он отдыхал и пел вместе со всеми одно и то же:

Они обходили бесконечное здание, иногда останавливались, и тогда Виктор озирался, распознавая местность словно со стороны и словно всё происходило не с ним. Парадный вход во дворец, жидкая баррикада из камней, горстка людей с помятым черно-желто-белым флагом, большая пустая лестница, солнечные равнодушные буквы “Верховный Совет”… Гранит реки, кусок осеннего серого тела реки, мост… Стеклянная книжка мэрии, бывшего СЭВа, книжкой называют, похоже на книжку открытую, красно-белый рекламный щит: “Sanyo. Сделано в Японии”… Бибикают машины, ползет троллейбус с прилипшим изнутри белым пятном лица Валентины Алексеевны…

Снова запели, снова потекли, слава Богу! По опавшим листьям… И опять остановка. Под ногами – брусчатка, темный памятник героям Пресни с каменным флагом, низкий горбатый мостик… Воняет дым, ржавая бочка гудит возле мостика, над бочкой жирные языки огня – что-то не то бросили (пластмассу, резину?), поэтому такой дым.

Священник, прикрыв глаза, произнес молитву, сосредоточенно, сердобольно, нараспев, глянул красноватым голубиным глазком и стал давать крупный крест, который сжимал твердо в маленькой руке. Виктор подступил последним. Даже не подглядывая за остальными, догадался, что делать, – впился с сиротливым всхлипом, стылая медь встречно запечатала губы. “Христос воскресе!” – окликнул командирский голос из вьющейся бороды, Виктор увидел бороду подробно, с тонкой сединой понизу, словно опущенную в соль, и светлые линии на темной ткани, мгновенно – нюхом и взглядом – распознанные как соляные следы въевшегося походного пота. “Христос воскрес”, – пробормотал невпопад, подумав: “А вроде не Пасха”.

Отошел, пошатываясь. Сел на брусчатку рядом с бочкой.

– Чего с тобой? Плохо? – спросил круглый гололицый мужчина.

– Устал просто.

– Накурился, дядя? – пацан с зеленым гребнем пристально и бесцеремонно разглядывал его.

– Да не, он с этим попом мотался. Фанатик, наверно, – раздалось нагловатое, ребячливое.

– Махно Нестор Иваныч попов не трогал, – сообщил круглый. – Главное, чтобы поп за нас был, – звонко цыкнул зубом.

– Прохожий, а ты чьих по взглядам будешь? – спросил басом мглистый мужчина, одновременно закопченный, грязноватый и загорелый, напомнивший Виктору дружка времен его флотской юности Амана. – Ты за кого вообще?

– Ну что вы прицепились, дайте ему отдохнуть! – вступился другой.

– Эй, слышь, ты как к анархии относишься? – настаивал бас.

Виктор сказал (чувствуя: нагреваются ступни):

– У нас и так анархия в стране. Бардак… Чо-то горло пересохло. Водички не будет?

– Заслужить надо такое счастье, чтобы при анархии жить! – басистый передал ему термос.

Вдохнув ароматный пар, он втянул в себя терпкую горячую жидкость, мгновенно оросившую нутро грубой лаской. Сделал еще один глубокий жадный глоток, заливая травяной настой прямо в сердце.

Вернул термос владельцу, который повторил:

– Так ты за кого?

– Я ни за кого. За Россию.

– Здесь все за Россию, – резко перебил пацан с зеленым гребешком; вспыхнуло в памяти слово “ирокез”.

– За Россию. Вот. Я народ наш жалею. У меня жена… – Все замолчали и ловили его негромкие слова. – Она за Ельцина. А я всё понял. Я для себя целый мир открыл. Про политику всё-всё читаю. Я был электронщик высшего класса, космические приборы делал. И кто я теперь? Под землей с трубами. Червяк… Я всегда за правду был. Вот. Я всех хитростей не знаю, я на митинге первый раз в жизни. Но за наших я болею.

– А кто наши? – иронично спросил круглый.

– Руцкой нормальный – летчик, Хасбулатов тоже неплохой – образованный, профессор, клевещут на них много. Депутаты есть хорошие. Еще Анпилов толково говорит – чистит всех этих… Как цены взвинтили! Ничего не купишь. Зимой, говорят, новое подорожание на все продукты. Не слыхали?