Сергей Шаргунов - 1993

– А мы здесь сами за себя! – бодро заявил юнец с гребнем; остальные участки его головы были выбриты и розовели под невесомым пухом. – Тут каждой твари по паре. Летом у музея Ленина мы с баркашовцами подрались: одному фашику бутылкой череп проломили. С тех пор они поквитаться хотят. Нашего воробья вчера зажали, – было непонятно, кого он назвал воробьем, – к стене поставили и давай кошмарить: уходи отсюда, иначе прикончим.

– Вам надо вместе… всем… всем… – забормотал Виктор. – Иначе глупо будет. Вы вместе, а у вас война. Это так у меня с женой. Вроде вместе, а вроде воюем.

– Разведись, – посоветовал бас.

– Дочь у меня.

– Дочь у него, – проблеял некто лохматый, в вельветовом пиджаке.

– И люблю я ее, – добавил Виктор так, что было понятно: о жене. – Люблю, прощаю. Со стороны если поглядеть – завидная пара.

В бочке что-то лопнуло с живым икотным звуком, дым заклубился выше и стал растекаться, темный и едкий, кусая за ноздри и царапая глаза.

– А ты ее убедить не пробовал? – Круглый встал: узкая сухая доска наперевес, криво торчащий ржавый коготь гвоздя.

Виктор не ответил. Он заметил, что вокруг лежали еще доски, вероятно, выломанные из какого-то забора, в облупившейся серой краске.

Круглый ловко сунул доску в бочку и отпрянул.

– Государство, церковь, семья, – откликнулся кто-то с другой стороны бочки.

– Как? – переспросил Виктор.

– Не нужна твоя семья, – объяснил бас.

– Моя? – Виктор сделал обеими руками хватательное движение, словно пытаясь вырвать по булыжнику.

– Вопрос, между прочим, дискуссионный, – встряхнулся лохматый.

– И моя не нужна, хоть я женат, и твоя, – поспешил с ответом круглый, усаживаясь рядом. – Миллионы семей отомрут. Всё государство – лишнее. Без власти проще будет. Собственность – это зло.

– Свобода тебе нужна и жене твоей, – бас наступал.

– Хороший левак укрепляет брак, – гоготнул пацан с гребнем. Его ирокез, кажется, был крашен зеленкой.

Круглый, хихикая, качнул воздушным шаром головы вбок и вверх, указывая куда-то. Виктор взглядом проплыл над брусчаткой и уткнулся в деревья сквера, желтевшие листьями. Между тополей стоял одинокий клен с более крупной и более густой листвой.

– Как это? – его пронзила догадка. – Все со всеми будут спать? – Он шлепнул ладонью по булыжнику. Шлепнул еще. Шлепки звучали нежно. – Может, вы и так, но меня не переделать. Ну вот, допустим, сейчас до женитьбы все кувыркаются. И никто слова не скажет. Мол, так и надо. А пятнадцать лет назад? Да всё по-другому было. Я считал, и не я один: если замуж выходишь – честной выходи…

Над бочкой вспорхнуло гневное пламя, и ворох искр прилетел ему на колени.

Виктор вскрикнул, вскочил, затанцевал, стряхивая жгучие алые земляничины и суетливо охлопывая себя по ногам. Постоял, изучая брюки. Усталость развеялась вместе с легким дымком, который шел от его коленей, как от грибов “дедушкин табак”.

– Так, ладно, не писай в рюмку, – пробормотал он девиз из детства, обращаясь к себе, отвесил общий щедрый поклон анархистам, бочке, памятнику героям 1905 года и пошел от них, не оборачиваясь.

На ходу он услышал многоголосое восклицание. Повернувшись, увидел, что в глубине сквера выстроилась какая-то шеренга. Он приблизился: это был небольшой строй человек из тридцати в черных куртках с красно-белыми нашивками и повязками на рукавах. В сторонке кучковались женщины, которые тревожно жужжали между собой:

– Молоденький, скажи, Мила?

– Они его Петрович называют.

– Воевал…

– Где, где?

– В Сербии!

– Баркашов?

– Баркашов!

Коренастый мужчина расхаживал перед строем с коротким автоматом.

– Мы здесь, братцы, не за депутатов, их кресла и “Волги”. – У него был немного расслабленный, как бы талый голос. – Мы сюда пришли за русских. Если победят демократы, умрут миллионы русских, а на наше место приедут миллионы нерусских.

Он был в темной кожанке, с русыми усами, серыми холодными глазами. От виска по скуле винными каплями тянулись родимые пятна.

– Россия без русских – это не Россия! – Он перехватил автомат левой рукой и небрежно выбросил перед собой правую: – Слава России!

– Слава России! – ухнули голоса, руки взметнулись и замерли, точно бы провода под током.

Виктор вернулся на площадь.

Одиночки и пары слонялись от костров и палаток к стеклянным стенам и обратно. Толкучка сохранялась у подъездов возле нескольких депутатов и стола с записью в добровольцы.

Он подошел к центру площади, где собралась внушительная группа слушателей. Немного раздвинув ветхих старичка и старушку, словно шторы, он заглянул внутрь круга. На гладком, очищенном от коры бревне сидел мужчина в белой рубахе и красной безрукавке и держал руки над вялым костерком. У него был мясистый рот с блестящей нижней губой, синели глаза, на лоб спадала желтоватая челка. Он о чем-то хрипло говорил, обаятельно гримасничая, пальцы его подрагивали над огнем, на правой руке странно кривые. “Переломали. Похищение”, – вспомнил Виктор, вновь признавая Анпилова. Асфальт был содран, здесь же торчала туристская палатка цвета хаки.

– Мы за советскую власть, но повторяю: эти господа депутаты нам не союзники, а попутчики. Это они посадили нам на хребтину Ельцина и должность президента ввели, это они придумали поганую независимость России и праздник поганый, это они одобрили сговор в Беловежье. Помните, мы сами их разогнать хотели? Поход на Белый дом. Декабрь девяносто второго. – Он повел глазами, вытягивая шею.

– Помним, помним… – раздались голоса.

– Как не помнить, Виктор Иванович, – наклонилась пожилая сухощавая женщина в защитных пилотке и гимнастерке, зазвенели ее ордена. – Виктор Иванович!

– Аюшки!

– Ты бы одевался капитальнее. Простудишься, куда мы без тебя?

– Виктор Иванович, нате поешьте… Теплая, не горячая, – мелодично известила девица, протягивая на ладони разломленную картофелину. Виктор сразу вспомнил ее темные косицы, которые видел у музея Ленина после поминок. – На соседнем костре испекли вместе с Пичушкиным. Уже соленая!

– Что, и Пичушкина запекли? – Анпилов широко улыбнулся.

– Нет, Пичушкин мне помогал просто, – девица искренне смешалась.

Анпилов взял клубень, похожий на камень, задержав руку девицы в своей, и Виктор увидел черный маникюр ноготков.

– Виктор Иванович, не надо тебе соль, вредно же! – подала ревнивый голос нарумяненная и красногубая старуха с сиреневыми кудрями.

Анпилов повернулся к ней, не гася улыбки:

– Не могу я без соли! Ну хоть убей! Товарищи родненькие, давайте лучше споем! Санек, ты где?

На край бревна резво присел, сжимая гитару, юноша с золотистыми космами и решительным вздернутым носом.